— Я тебе благодарен за все, — сказал он.
— Да?
Она поправляла у окна волосы.
— Я тебе не в тягость? И, знаешь, Васик, я тебя не прошу ни о чем. Пусть у нас с тобою не будет никаких договоров.
Она подсела к нему близко и продолжала, глядя в глаза. Было похоже, точно ей хотелось проникнуть в его мысли.
— Если я тебе сейчас в тягость, то ты мне только скажи, и я сейчас же соберу мои вещи и выйду на следующей же станции. Я хочу быть в твоей жизни только легким сном, проснувшись от которого ты всегда будешь помнить только хорошее… И чем, — скажи мне, чем? от этого могут пострадать интересы Вавочки? Ведь, я не разрушила ни ее семьи и не отнимаю тебя. Ей нужно так немного. С тех пор, как я потеряла свой дом, но нашла твою любовь, мне первая потеря кажется такою маленькой, и Вавочка кажется такою бедной.
Долго спустя, уже среди глубокого молчания ночи, она говорила ему, и ее голос звучал в его полусонном сознании то явственно, то пропадая:
— По-моему, любовь это то же самое, что смерть. Как смерть не может кому-нибудь принадлежать, так и любовь…
Эти слова чем-то вдруг поразили его. Он хотел ей сказать, что согласен с этим, но сон опять окутал его желания. И он напрасно усиливался запомнить эти слова, постепенно теряя их смысл.
Несколько раз он слышал тревожные звонки на станциях; просыпаясь, чувствовал в полутьме вагона неподвижно и бессонно сидящую фигуру Раисы. Он протягивал ей руку и, стыдясь своего малодушия, засыпал опять. Она молчала, но ее мысли, вероятно, продолжали двигаться, сливаясь с быстрым ходом поезда.
…Москва их встретила дождем, поднятыми верхами экипажей, лужами на асфальте, серо-молочным нависшим небом. Все говорило о трезвой суете, не желавшей считаться с человеческими иллюзиями.
Раиса была бледна от бессонной ночи, но старалась казаться веселой. Он завез ее в крытом автомобиле в «Метрополь».
Они простились в пустынном, скучном номере, говорившем о брошенности и одиночестве.
— Я устрою так, — говорил он, — что через неделю меня вызовут в Петроград опять.
И это казалось жалким, мальчишеским, чем-то ниже их обоих. И от этого хотелось поскорее проститься.
— А сегодня? Нет, нет, я пошутила, — сказала она и боязливо сложила руки на груди.
— Ну, иди. Все равно.
Чтобы не глядеть, как он выйдет, она отвернулась к окну.
В шикарном антрэ гостиницы Петровского остановил высокий, представительный старик в цилиндре.
— Если не ошибаюсь, то вижу господина Петровского?
С открытым видом и слащаво-восторженным лицом старик протягивал руку, чуть прищурив красивые черные глаза и высокомерно вскинув густые, тоже черные, точно подведенные карандашом брови.
