Самое сокровенное знание | страница 2

Прочитав к тому времени огромное количество самых разных книг, я привык думать, что духовность неизбежно должна выражаться в виде расплывчатых аллегорий, метафор или мифологем и апеллировать к вере, интуиции или подсознательным страхам. Я практически смирился с тем, что рациональности и логике нет места в сфере духовного, что они приложимы только к области материального знания. Законченным атеистом я не был, но и причин менять свою жизнь только потому, что на протяжении истории человечества разные умные люди верили в существование Бога, у меня тоже не было. Я хорошо понимал, что, признай я существование Бога, мне придется разрываться между двумя параллельными мирами – реальным миром, в котором я живу и действую, и миром моих верований. Но в Бхагавад-гите я увидел образец очень естественного синтеза рациональности и духовности. Духовный реализм Гиты открывал возможность примирить две реальности – реальность моего сердца, интуитивно знавшего о существовании Абсолютной Истины, породившей этот мир, и реальность моего скептически настроенного разума, с жадностью познававшего относительные истины мироздания.

Открытие это одновременно восхитило и напугало меня.

С одной стороны, я увидел возможность обрести гораздо более глубокий смысл в жизни и более возвышенную цель. С другой стороны, я сразу понял, насколько радикальным должен быть поворот в жизни, к которому обязывало меня даже такое поверхностное прочтение Бхагавад-гиты. Но даже этот мой страх – и это, пожалуй, поразило меня больше всего – был предвосхищен в самой Бхагавад-гите. Ее герой, Арджуна, тоже испугался перед решительным боем. Я понял, что слова Кришны: «Откуда это позорное малодушие? Как оно могло войти в твое сердце? Встань и сражайся, о покоритель врагов!» обращены прямо ко мне, и потому решил вступить в бой, к которому призывала меня Гита.

Разумеется, первое, что я сделал, – это попытался найти другие переводы Бхагавад-гиты и почитать научные исследования, посвященные Гите. Я хотел глубже понять ее смысл, но, к моему удивлению, современные индологи ставили под сомнение как раз то, что показалось мне в этой книге самым ценным – ее целостность и законченность. Вот что, например, пишет русский индолог Д. Серебряный: «Критический ум человека новоевропейской культуры не может не увидеть в «Гите» различные противоречия. Но одни склонны были „списывать“ эти противоречия на поэтическую, художественную природу Гиты […] Другие же, настаивая на определении „религиозно-философская“, пытались дать то или иное объяснение усматриваемых в поэме противоречий. Один из путей подобного объяснения – выявлять в Гите разные исторические слои: некое первоначальное „ядро“ и позднейшие интерполяции. Этим путем шли в основном немецкие исследователи Гиты. Так, Р. Гарбе в своей известной работе из 700 строф Гиты „забраковал“ 170 как „неподлинные“. Ученик Р. Гарбе, известный религиовед Р. Отто, пошел еще дальше и признал „подлинными“ только 132 строфы». Вивисекторы от индологии обращались с этой живой книгой так же, как их коллеги-биологи с лягушками, морскими свинками и белыми крысами. Читать эти «исследования» и созданные на их основе переводы было почти так же больно, как смотреть на опыты над животными в лаборатории МГУ, где я тогда работал. Ничего, кроме досадного чувства разочарования и обмана, они не оставляли, но впрочем цели своей достигали: принимать всерьез слова Кришны в Бхагавад-гите после них не хотелось. Однако, решая, чьи же слова принимать всерьез – слова этих исследователей или Кришны, – я выбрал последнее. Помог Пушкин, очень точно описавший, чем обычно занимается аналитический ум западного человека, когда сталкивается с явлением, выходящим за рамки его понимания: «Звуки умертвив, музыку я разъял, как труп».