Я почувствовал, как краснею, и впервые в жизни узнал, что такое стыд.
Да, мне было стыдно перед этим человеком — за то, что я был тем, кем стал. Мы с ним вошли в бар, и у меня было такое чувство, будто все глядели на нас с удивлением. Он рисковал ради меня жизнью, а я теперь компрометирую его своим обществом!
— Как ваше имя?.. Чем вы занимаетесь?.. Вы женаты?
Он буквально осыпал меня градом вопросов, которые следовали один за другим, я отвечал сбивчиво и невпопад, без конца моля его великодушно извинить мое замешательство, которое объяснял волнением от встречи с ним.
Была в нем какая-то неподдельная наивность, которая, и вправду, тронула меня до глубины души.
Он был очарователен, сердечен, прост — и в нем не было ни горечи, ни печали. Впрочем, он ведь и не был калекой. Инвалид войны никогда не чувствует себя калекой. Он не потерял руку — он подарил ее родине.
Единственной рукой, какая ему осталась, он действовал с завидной ловкостью. Мне хотелось бы помочь ему зажечь сигарету, поднести ко рту стакан с выпивкой, вытащить из кармана носовой платок — но он во мне не нуждался.
Он поведал мне о своей жизни — жизни монотонной и достойной, без особых взлетов и падений. Потом заговорил об игре, он говорил о ней долго, с явным воодушевлением.
Говорил как об одном из немногих удовольствий, единственном развлечении, каким может предаваться, не страдая от своего увечья.
— Это единственное место, где я не чувствую себя одноруким!
И я почувствовал, как во мне рождается нежность к этому человеку. Он понял, ему это было приятно, и он улыбнулся от всей души.
Потом вдруг предложил мне:
— А что если нам с вами объединиться?
— Объединиться?…
— Ну да, объединиться. Вы любите игру, я так просто обожаю это занятие, так почему бы нам не играть вместе?
Десять минут спустя мы уже бок о бок сидели за карточным столиком и были напарниками.
Он спас мне жизнь — и теперь ему предстояло вернуть меня к ней вновь!
Да-да, прожженный шулер объединился с порядочным человеком чтобы играть по-честному.
Инспектор из бригады по надзору за карточными играми, который засек меня полчаса назад, когда я делал ставку ва-банк — ибо волнение выдало меня с головой — и, последовав за нами в бар, теперь не спускал с нас глаз. Он был уверен, просто голову бы дал на отсечение, что мы замышляли что-то недоброе и противозаконное. И я испытывал острую, неведомую мне доныне радость, когда, смеясь ему в лицо, бил восьмерку или девятку.
