И военная служба в Ангулеме не лишена в этом смысле известного символического смысла. Это были тюремные ворота меж двух зубчатых башен.
Вот такое впечатление сохранил я от тех времен.
Конечно, имелось там и нечто вроде кафешантана, этакое полуподпольное заведение, куда мы совершали набеги по вечерам и где из кожи лезли вон, стараясь изображать повес: орали хором в табачном дыму какие-то песенки, щипали за попки официанток, затевали, без всякого, впрочем, повода, всякие мелкие перепалки, и все только ради того, чтобы хоть чуть-чуть оживить обстановку — какие скорбные радости, какое жалкое распутство!
Их было трое — Агата, Мадлен и Рыжуха — а нас сотня!
Три непохожие друг на друга девицы и сотня столь же непохожих друг на друга солдат — по очереди!
Да, я сказал, непохожие друг на друга, и тем не менее это были мамаша и две дочки, эти три девицы.
Рыжуха была мамаша.
Папаша, супруг, подвизался в заведении пианистом. А патроном в кабаке был брат пианиста.
Дружное семейство из пяти человек, убежденных, что добропорядочней их в мире не сыскать.
Агата с Мадлен просто боготворили мамашу и имели весьма своеобразное представление о дочернем долге. Если кто-то из нас многократно и по несколько раз кряду отдавал предпочтение одной из них, та непременно замечала настойчивому поклоннику:
— Ты уж, пожалуйста, в следующий раз мамочку возьми, договорились?
По прошествии шести месяцев, горя желанием развлечься и хоть как-то убить время, я попросился поработать в конторе начальства. Разрешение было выдано без всяких осложнений. Почерк у меня был хуже некуда, зато я с удивлением обнаружил, что наделен незаурядными способностями к арифметике.
Мне впервые представился случай выявить в себе эти таланты.
Конечно, я не вообразил себя великим математиком, однако что правда то правда, у меня действительно дар проводить в уме изрядное количество арифметических действий, пусть каждое само по себе не такое уж сложное, но зато с быстротой, какую не часто встретишь.
И этот дар открыл передо мной новые горизонты.
Отбыв военную повинность, я вернулся в Монте-Карло, принял подданство княжества Монако, стал монегаском и поступил в школу крупье.
Мои способности и неподдельное рвение скоро заставили обратить на меня внимание. Я схватывал все на лету, блестяще выдержал экзамен — и пару-тройку месяцев спустя был принят крупье на столик под номером четыре, где дебютировал как настоящий мастер: первый брошенный мною шарик попал на зеро!
