– Ты вот не спрашиваешь про дочь. Про семью. И правильно. Здесь не надо искать виноватых. И больше, чем я сама – меня никто не накажет. Спасибо, что не осуждаешь. Да, я делала ошибки. Есть ситуации, которые я хотела бы изменить. Но умная мысля приходит опосля, ведь так говорят у вас в Сибири?
Я очень импульсивна, могу быть несдержанной. Я же живой человек. Но если ты хочешь мне подражать, значит, мои достоинства перевешивают недостатки. Права я?
– Знаешь, мне сейчас снятся сны, как куски из спектаклей. Утром не успеваю все записать. А некоторые мелодии крутятся и крутятся в голове, кажется, что я где-то их слышала. Звоню знакомым композиторам, они говорят, Людмила Марковна, это же твое авторское… И вот еще песня Земфиры мне никак не дает покоя. Такое ощущение, что ее написала я. Откуда у девочки такое мощное ощущение жизни?
– Мне нравится наряжаться. Вот эти перья, блестки, кружева. Это так женственно. А для нас, советских, это еще и запрет, тайна. Была. А сейчас я при любой возможности люблю принарядиться. Может, и перегибаю когда.
Людмила Марковна замолчала. Как-то ушла в себя.
– Знаете, – начала я, – я приезжаю домой к маме в провинциальный городишко, затерянный в Барабинской степи. Ей уже за 80, моей маме. Она держится молодцом, не сдается. Знаете, что она мне все время говорит? Чего мне-то раскисать? Мне на люди не идти. Кто меня дома видит, кто осудит, что дома не так чисто, как раньше? Никто. Я одна. А вот смотрю на Люсю, ой, уже не девочка, а что творит на сцене-то! Танцует, поет. Ведь трудно уже. Но я ее понимаю. Мы помним ее молоденькой и с осиной талией. Она наша молодость. Глядя на нее, мы тоже верим, что еще молоды. Дай Бог ей здоровья! Встретишь, если повезет, так и скажи. Пусть не слушает, что люди о ней дурного собирают. А на молодых пусть вообще не обращает внимания. Пожили бы в наше время…
– Так говорит твоя мама? Спасибо ей за добрые слова. И ей пожелай здоровья. Ну, надо собраться с силами. Дойти достойно до машины.
Людмила Марковна потянулась за туфлями на каблуках, которые, пока мы разговаривали, стояли рядом со стулом.
– Нога все чаще напоминает мне о переломе. Но на сцену выйду, услышу аплодисменты, – все забываю. А зайду в гримерку, и боль сразу возвращается. Лучше умереть на сцене, – грустно улыбается Людмила Марковна. – И умереть красивой, в гриме, с прической. Да, ладно, поживу еще… Что-то я сегодня совсем раскисла. Спасибо тебе. За понимание.
