Своего поля было у них немного: такой жнее, как Даникова мама, и развернуться негде. Зося ходила жать в люди. Жала чужое, думала о своем… А под осень сделала то, ради чего летом гнула спину, — купила сыну сапоги. Первые в жизни.
Принесла их вечером из местечка — черненькие, блестящие, с красными подошвами. И каблуки и ранты блестят — смолой натерты! Правда, неладно вышло: сапоги были сцеплены друг с другом дратвой и, заторопившись, Даник не дратву разорвал, а прорвал в одном голенище дырочку. Маминого подзатыльника Сивый на этот раз и не почувствовал, но всю ночь не давали ему уснуть новые сапоги.
Они висели — живое искушение — на жерди у полатей, где мальчик спал, и, если б только не дырочка в голенище, как славно было бы думать о том, что он уже вырос большой, что скоро-скоро, через три дня, он пойдет в первый класс…
Школа стояла в стороне от деревни, на пригорке. Сама старая, она и окружена была старыми березами, защищавшими ее от зимних ветров. Манили Даника и эти высокие березы, и красивые дорожки вокруг школы. Не раз глядел он весной, как ребята, которые уже учатся, чистили дорожки от травы, посыпали их гравием и обсаживали ирисами. А внутрь, туда, где учатся, так ему до сих пор пробраться и не удалось.
Учитель, которого в деревне звали пан Цаба, Данику не очень-то нравился.
Как-то летом они, пастушки, встретили его на выгоне. Он шел с речки с тремя удочками, жбанком и сумкой за плечами. Школьники, а за ними и малыши сняли шапчонки и, перебивая друг друга, загомонили, как гуси: «День добрый! День добрый!» Даже спросили, скоро ли в школу.
— Еще через три недели, а тогда в четверг, — сказал учитель по-польски.
Потом пан Цаба взглянул на Даника и спросил по-белорусски:
— А это чей такой Иванка, а?
— Он не Иванка, он Даник, — ответили старшие ребята. — Он Зосин, а фамилия ихняя Малец. У него одна мать, он сирота.
— Так ты, значит, пан Данила Малец, — засмеялся учитель. — Ты тоже придешь учиться? Ходзь ту, не буй се[1]. — Он взял мальчика за плечо, притянул поближе. — И какой же ты, пане Малец, сивый, замурзанный, обросший!
Пастушки смеялись. Так появилась и еще одна дразнилка! «Пан Данила Малец, отморозил палец». А Данику было совсем не смешно.
