— Понял, проше пани. Я больше не буду.
— Вот и хорошо. Теперь, дети, скорей кончайте завтрак. Осталось на это, — она взглянула на часы, — четыре минуты. Идемте, пане Кароль, дело закончено. Дети — всегда дети.
…— Ну, брат Малец, — говорил Санька, — влетело б нам сегодня! Еще бы немного — ой, влетело б!..
Они шли вдвоем по улице, по которой мимо Санькиного дома Даник возвращался к себе в деревню.
— «Еще бы немного»! — все еще сердито хмыкнул Сивый. — Если б ты, разиня, спрятал список в карман, а то…
— Керовничиха добрая, — оправдывался Санька. — Она никому не скажет.
— «Добрая»! — снова хмыкнул Даник. — Она-то, может, и добрая, а Паук?
— А что тебе Паук? Ты разве не знаешь?
— Что?
— Да он же увивается за ней. За что же его, как не за это, и Пауком хлопцы прозвали. Керовничиха только туп-туп, как козочка, а этот паук за ней ползает потихоньку и паутину плетет.
Даник поглядел на Саньку. Маленький, черненький, он был на год моложе Сивого и немножко маменькин сынок.
— Эх ты, Матейко, — улыбнулся наконец Даник. — «Туп-туп, как козочка»… Тоже разбирается. Она его и на версту к себе не подпустит. Пани Марья — да станет с такой дрянью связываться. Она… да что тебе говорить!.. Ты думаешь, она ему наш список покажет? Как бы не так!
— А я тебе что говорю? — обрадовался Санька. — Ясно, что не покажет. А не покажет — и крышка.
Когда они подходили к Санькиному дому, Матейко вкрадчивым голосом сказал:
— Давай зайдем к нам! Мама яблок даст.
— Да, «яблок»… А список отдал?
— Да что ты все! Хотел я, что ли?
— Ты не хотел… А если она его керовнику покажет?
— Не покажет. Вот увидишь! Она не любит его. Правда — девчонки говорили.
— «Говорили, говорили»… Ну, а покажет, так черт с ними со всеми вместе.
— Ну, зайдем?
— Да мне, брат, домой надо, — сказал, подумав, Даник. — Четыре все ж таки километра…
— Зайдем. Мы еще такое что-нибудь придумаем, что они… Я тебя немного провожу. До мостика, как в тот раз.
— До мостика? — улыбнулся Даник. — Ну что ж, идем.
Они вошли к Саньке во двор.
В феврале, когда зима начинает прихварывать оттепелями, которые съедают снег, когда петухи распевают во все горло, полагая, что вот уже и весна, «керовничиха» тяжело заболела. Ее даже отвезли в уездную больницу, а через две недели привезли назад, и пани Марья лежала дома. Ученики скучали по ней, а больше всех, по-видимому, Даник. Родного языка теперь — ни часочка, и воспитательница у них новая — худая, крикливая панна Рузя, старая дева, из тех, о которых говорят «она уже в разуме». Так ее ребята и прозвали: «Девка в разуме». Учит и неинтересно и скучно. Отметки записывает в толстый блокнот, который прячет в черную сумочку. Из всех пяти баллов она больше всего любит «три с минусом» и чуть что — ругается. От нее Даник в первый раз услышал три новых польских слова: «матолэк», «дрань» и «божий конь»
