Ладненькая, голосистая Лена, которая вполне может оказаться мальчиком, куда более ловкая. Ни разу не видела, чтобы она упала или хотя бы споткнулась. Лена уже научилась пить из болотца. Заходит в воду по щиколотку, зачерпывает клювиком, вытягивает шейку вверх, чтобы водичка потекла дальше, в горлышко, и делает быстрое: ням-ням-ням. Когда она так тянет шейку, сразу становится высокой и очень элегантной.
Лена пищит громко и ритмично, как будильник: «Тррь, тррь!» С ней очень удобно гулять. Аргунь и Омолой с ритма сбиваются, иногда замолкают. Зато Омолой громче всех топает – как слоненок! – когда сворачивает с тропинки и начинает пробираться лесочком, по шуршащей прошлогодней листве. Почему-то он любит держаться не прямо за мной, а немного в сторонке. Я уже привыкла отслеживать на слух его перемещения по этому хрусту и топоту.
Продолжаю эксперименты с канавкой, пересекающей тропу. Лена каждый раз выглядит растерянной. Омолой обходит препятствие лесом. Аргунь немного подумала – и направилась в другую сторону, к воде. Наблюдаю снисходительно, с высоты своего положения: ну, и как она справится с ситуацией? Бережок в этом месте невысокий, но обрывистый, вброд не прошлепаешь. Придется птенцу возвращаться. Сообразит ли?
А Аргунь взяла да перебежала канавку по сухому листочку, будто по мостику! Наверно, под листочком какая-нибудь веточка пряталась, крепкая. А я этого «мостика» и не заметила. Глупая человечица! Туда же, сообразительность журавлят проверяю…
Лесные птицы перекликаются звонкими трелями. Сопровождают нас. Обсуждают: «Тю-тю-тюить! Чиви-чирр! Тень-тень-тви-ти-ти!» Скрипучий голос в моем кармане выбивается из хора своей непохожестью. Не гнездятся стерхи под Рязанью, им место на просторах Сибири. Подрастут журавлята, окрепнут, и повезут их прежние воспитатели в дальние края, привыкать к тому, что определено природой.
Важный и упитанный селезень уединился на болотце, вдоль которого мы обычно прогуливаемся. Как раз в том месте, где я клювом ряску черпаю. Хотел провести вечерок в тишине и покое. А тут мы идем! «Пррю, пррю…» – надрывается журавлиным голосом магнитофон.
Взлетел селезень с шумом, с брызгами, глянул на меня в великом негодовании:
– Как же, журавлиха! Обманщица! Журавлихи так не топают, веток и сучьев своей тяжестью не ломают. Это ты птенца несмышленого провести можешь, а не меня, толстого, важного селезня! – прокричал презрительно и скрылся.
А журавленок, доверчивый, продолжает следовать за мной. Попискивает: «Ряску, ряску будем кушать! Скорей, скорей!» И не беда, что сучки трещат под моим сапогом. Лишь бы голос родной из кармана халата продолжал поскрипывать ласково: «Пррю, пррю…»
