Тот осмотрелся и без всякого огорчения, скривив улыбкой тонкие губы, спокойно поднял руки вверх. К месту происшествия поспешил Ростислав. Выяснилось: задержанный прячется от немцев и готов во всем помочь партизанам.
— Не смотри на кличку, смотри на птичку, — осмотрительно предупредил подоспевший Еленец.
— Добре, сейчас узнаем, — согласился Павел и вместе с Еленцом и Ростиславом учинил допрос.
Иван Грищенко оказался жителем хутора Островки. В разговоре нарочито подчеркивал свою неприязнь к фашистам. Как только отодвинулся фронт, он «собрал» в этих местах бросовое оружие. Об этом узнала Степанская жандармерия и арестовала его. Затем, продолжал рассказывать Грищенко, ему удалось бежать, и теперь он вынужден скрываться. Дабы убедиться в искренности его слов, партизаны привели Грищенко и дом Загоруйко.
— Земляком вашим назвался, — показал Банацкий на Грищенко. — Узнаете?
— Знаем его, — двусмысленно подтвердил Загоруйко. — Из наших краев. Так оно…
А про себя подумал: «Да разве скажешь? Убьют!.. А дети как же?..»
— Значит, правду говорит?
— Правду…
Вначале партизаны намеревались до вечера оставить задержанного под охраной, а потом позволили ему принести спрятанное оружие. Грищенко несколько раз повторил о своем желании уйти вместе с ними в партизанский отряд.
— Не врет он, — успокаивал друзей Банацкий. — Ведь его признал хозяин дома. Неужто у него заячья душа?
— Будь я старший — не отпустил бы, — не соглашался Ростислав.
На пороге показалась девушка с тугой косой. Она скоро вернулась с охапкой соломы и приветливо зазвала партизан.
В дом зашла вся группа. Позавтракали, расстелили на полу солому и улеглись на отдых. Был установлен закрытый пост. Первым нес вахту у двери Банацкий. Он через щель вглядывался в лес, поросший кустарником, настороженно прислушивался к каждому шороху. Отчетливо услышал шепот хозяев: «Как хочешь, Петро, а я Грищенко не верю. Ты же знаешь, волк каждый год линяет, а все сер бывает… Плут он, окаянный». — «На слезах людских не станет плясать, поскользнется… И у него ведь есть малые дети! Должен же он думать об их судьбе!»
Шепот стих и скоро умолк. Глаза Банацкого широко раскрылись и застыли. В ушах отдавались слова, невольно подслушанные на посту: «Плут он, окаянный». Эти слова насторожили его, и он даже начал каяться за опрометчивую доверчивость. Но тут же сам себя подбодрил: «Чего панику сеять? В чужую душу не влезешь. Конечно, лес не без шакала, но этот…»
Ростислав сменил Банацкого. Уставший и терзаемый грустными мыслями, Павел тяжело повалился на солому.
