Эти дни не были только посвящены воспоминаниям об умерших. Невольно приходили на память и субъективные трауры, умершие мечтания, окончившиеся надежды, — все то, что жило в нашей душе и умерло. Жорис страдал от своей грустной любви, которая начинала иметь такой вид, точно ее и не было. Годелива с каждым днем все более и более отдалялась от него.
Подготовленная ужасною тревогою, находясь иод влиянием своего духовника, указаниям которого она в точности следовала, она быстро сделала так, чтобы больше не впадать в грех, казавшийся также погибельным.
Ах, борьба Жориса с Богом была коротка! Впрочем, он сохранил желание Годеливы и сожаление о ней, о ее поцелуе, столь непохожем на поцелуи Барбары. Когда он целовал ее, ему казалось, что она отдается вся и не требует ничего, жертвуя собой, чтобы он был менее грустен! В ней он находил забвение и отраду. В ее объятиях он чувствовал себя как бы в тихом заливе. Это был конец моря и всякого прилива. Теперь она овладела собой, отказывала в своих поцелуях, объятиях, с еще большим основанием в какой-либо встрече вне дома, на которую нельзя было больше надеяться.
Иногда она еще писала ему, но в таком спокойном тоне! Жорес угадывал, что она была побеждена страхом и верою, отстранилась от него без особенного потрясения, взвешивая свою нежность. Она говорила ему: «Возвысимся над своим чувством! Наша любовь от целомудренности станет выше и будет поддерживаться ожиданием». Она говорила ему о святой Терезе, об их собственном мистическом браке. Под влиянием ее коротких и вполне чистых писем он чувствовал ее более далекой, принужденный любить ее, как любят в разлуке. Но разве разлука не является подобием смерти?
Годелива наполовину умерла для него. Он оплакивал ее в продолжение недели усопших, когда, поднимаясь на башню, он чувствовал более, чем когда-либо, в этом сером воздухе северного ноября, что весь город был во власти смерти. С высоты город казался пустым, точно он был в летаргическом сне. Неподвижные каналы распространялись по городу; листва, поредевшая после ветра, сгибавшего ивы, качалась, как над могилой. Несмотря на расстояние, можно было еще различить на фасадах церквей, вокруг дверей, похоронные объявления, сообщавшие о поминальных службах, мессах на тридцатый или годовой день, извещения о смерти!
Тысячи траурных образов поднимались от города на вершину башни, где Борлют наблюдал и предавался грусти. Его душа, к тому же, сливалась с ними. В его душе тоже наступило серое, мрачное время поминок. Жорис чувствовал себя одиноким. Маленькая фраза Годеливы, которая прежде сопровождала его на башню, весело поднималась по ступенькам, долго оставалась с ним, — умерла. Маленькая ласковая фраза, казавшаяся голосом Годеливы, иногда переходившая в колокол, сливавшаяся с его звуком…
