Мисс Форест, так трезво и практично смотревшая на вещи, в то же время, даже под угрозой самой большой неприятности, ни за что бы ни перед кем не извинилась, если бы и сознавала свою вину. Еще ребенком она готова была перенести любое наказание, но ее ничем нельзя было принудить к извинению. Отец видел в ее характере собственные черты и потому не настаивал на том, чтобы девочка просила прощения, — он не мог требовать от нее того, что считал унизительным для себя.
Джен старалась поскорее забыть о встрече с Ферновом. Бог с ним, с этим профессором! Пусть идет на войну, на смерть, не примирившись с ней, — ей решительно все равно!
Однако что его заставило забросить свои книги? Признание Фернова, что он теперь, по крайней мере, не герой пера, ясно показало молодой девушке, что ее выражение глубоко задело его и он не забыл этого оскорбления в течение нескольких недель. Именно из-за него Фернов взялся за непосильное дело, и если он теперь погибнет, то виновата будет только она, Джен.
Молодая девушка стала быстро ходить взад-вперед по комнате; ей никак не удавалось избавиться от мрачных мыслей, которые назойливо лезли в голову. «У меня никого нет, я совсем одинок на этом свете», — продолжало звучать в ее ушах, и сердце Джен болезненно ныло. Если бы Фернов стоял сейчас рядом, может быть, она бы согласилась извиниться; но вдруг прежнее упрямство вернулось к ней, она сердито топнула ногой и почти прокричала:
— Нет, нет, тысячу раз нет!
День прошел на редкость быстро, в сборах и приготовлениях для отъезжающих. Наконец все было готово, упаковано, завязано и заперто.
В сумерках Фридрих спустился вниз, чтобы проститься с доктором и его женой. Бедняга был ужасно расстроен; он кривил рот, чтобы удержаться от рыданий, и слезы стояли в его глазах. Ни тяжелые свертки денег, которые совал ему в карман Стефан, ни ласковые уговоры докторши, обещавшей не забывать о нем, не могли его развеселить.
— Стыдись, Фридрих, — сказал ему доктор, — разве так идут на войну? Я думал, ты гораздо храбрее; смотри, какое у тебя несчастное лицо и совсем мокрые глаза!
— Неужели вы думаете, что я боюсь за себя? — возразил Фридрих. — Нет, наоборот, для меня большое удовольствие взять в руки ружье, но бедный профессор... Я убежден, что он умрет, прежде чем мы увидим врага.
— Ну, это еще неизвестно, — утешал доктор верного слугу, в то время как его жена, прижав платок к глазам, мысленно вполне соглашалась с Фридрихом. — Это еще неизвестно, — повторил Стефан, — он вовсе не так болен, как ты воображаешь. Одно хорошо: походная жизнь оторвет его от книжных занятий, а это, во всяком случае, будет для него полезно.
