За поясом у Гречки топор. Спокойно, деловито, не теряя времени на лишние разговоры, он начинает затесывать колышки для палатки. Пальцы его держат топор ловко и цепко.
Где ставить палатку? Гречка советует:
— Вон под тем дубом. Там больше листвы, деревья гуще. Самолетам не будет заметно…
Достаем лопаты и расчищаем площадку для палатки. Снимаем дерн. На небольшой глубине под перегноем слой светлого песка.
«Пусть недолго придется стоять на месте, может быть, через день-два покинем этот лагерь — все равно надо строить как можно лучше», — решаю я.
Вижу, что санитару весьма по душе мой серьезный подход к строительству палатки.
— Так будет гарно! — одобряет он.
Белый парашютный шелк приятно шуршит в руках. «Прочный материал и легкий!» — любуется Гречка. Туго натягиваем палатку. Шелк звенит, как струна.
Спиливаем березку, очищаем ее от веток, режем на чурбаки.
— Тимофей Константинович, раненого привезли! — зовет меня Кривцов.
Бросаем топоры, спешим к раненому.
Партизан средних лет лежит в крестьянской телеге. Видно, что везли его издалека. Лицо его замотано грязными окровавленными тряпками и шерстяным женским платком. Глаза обращены ко мне, но он не видит меня, не видит ничего на свете. Он почти без сознания от боли. Тихо, глухо стонет. «У него вырван язык». — говорит привезший раненого хлопец.
— Кто он? Откуда?
— А не знаю.
Втроем — Гречка, Кривцов и я — поднимаем партизана, кладем его на носилки. Правая рука его висит, как чужая. Висит как бы на одном рукаве. Осторожно! Осторожно! Втаскиваем носилки в палатку. Ставим их на четыре столба. Трава путается под ногами.
Аня неподалеку от палатки разводит костер, закладывает в автоклав перевязочные материалы. Приходит Свентицкий. Приходит Георгий Иванович, спрашивает, не нужен ли будет он.
Раненый стонет. Разматываю платок, снимаю грязные тряпки с лица. Подбородка и щеки нет. В глубине широкого провала на месте рта остатки языка, осколки костей, зубов, сгустки запекшейся крови. Нижняя челюсть наполовину отсутствует, остаток ее торчит криво. Если человек этот выживет, как он сможет есть и говорить? Ему нечем будет жевать. Даже пить ему можно будет только через трубку — рта у него нет.
Аня застыла, не в силах оторвать взгляда от лица раненого. В ее широко раскрытых глазах ужас.
— Приготовьте руки!
Говорю громко, чтобы вывести ее из оцепенения. Она вздрагивает и смотрит на меня, ничего не понимая.
— Руки, руки!
Она опять ничего не понимает.
Готовлю растворы лизола, йода, спирта, лью ей на руки.
