— Доктор, вы меня ищете?
— Вас, Владимир Николаевич…
— Были у Лысенко?
— Был.
Докладываю о болезни Лысенко, о разговоре со Свентицким.
— Какое впечатление произвел на вас Свентицкий?
— Откровенно говоря, странное. Конечно, бывают люди, которые говорят не о том, что они могут сделать, а о том, чего они не могут сделать. Но такие люди стараются обычно замаскировать свое бессилие. А он как будто хвастается им.
— Да, на взгляд свежего человека он должен показаться странным, — улыбается Дружинин. — Но это самый обыкновенный западноевропейский, буржуазный врач. И, пожалуй, Свентицкий лучше многих из них. Попал к нам случайно, но, с точки зрения западных мерок и требований, работает, я бы сказал, хорошо. Конечно, слепо доверять ему нельзя, однако при нашем остром недостатке врачей…
— В 1939 году, после освобождения Западной Украины, меня послали работать в Тернополь, — продолжает Дружинин. — Там довелось встретить очень похожего на Свентицкого почтенного доктора. Доктор удивлялся, как у нас в партийном аппарате, в облздраве люди работают с утра до полудня, и уверял меня: «Это ненормально! Человеческий организм такого напряжения долго выдержать не может». Сам он вставал в десять часов утра, с одиннадцати до часу принимал больных, обедал, отдыхал, а вечером шел в гости, играл в карты, занимался музыкой. А кругом деревни, где люди никогда в жизни не видели врача, жили в чесотке, с насекомыми и незатухающими очагами сыпняка. И, конечно, когда такой доктор начинает философствовать…
— Воздух! — кричат вдали.
— Воздух!..
— Воздух!.. — предостерегающе кричат вблизи.
Гул самолетов нарастает с такой стремительностью, словно они летят не по горизонтали,' а падают с неба. Вой, визг металла. Разрыв неподалеку в лесу. Второй разрыв. Вдруг резкий удар воздушной волны меня валит с ног, земля и ветки летят в лицо. Так же быстро, как возник, гул самолетов затихает. Становятся слышны голоса.
— У вас все в порядке, доктор?
— Как будто все.
— И когда он начинает философствовать, обещать… — как ни в чем не бывало продолжает Дружинин, отряхивая землю с рукава, — он не может подняться над обывательской точкой зрения.
К вечеру меня вызывают к командиру. В просторной, светлой палатке из парашюта — Федоров. Дружинин.
Лысенко и еще несколько неизвестных мне партизан. Строгая, приподнятая обстановка важного заседания. Люди смотрят на меня с пристальным вниманием. Начинаю немного волноваться.
И Федоров, и Дружинин, и Лысенко держат себя несколько иначе, чем при первой встрече. «Мы так же, как и ты, отвечаем перед этим собранием», — как бы говорит мне их строгий вид.
