«О да, да, — сказал я, — я понимаю вас, и Бог наказал бы меня, если бы я осмелился когда-нибудь вынуть хоть один цветок из вашего мученического венца, чтобы заменить его угрызением совести! Но, наконец, могут произойти события, делающие вас свободной… Сама жизнь, избранная графом, — извините, что я возвращаюсь к этому предмету, — подвергает его опасностям более, нежели всякого другого…»
«О да… да, я это знаю… Поверите ли, я никогда не раскрываю газету без содрогания… Мысль, что я могу увидеть имя, которое носила, замешанным в каком-нибудь кровавом процессе, что человек, который был моим мужем, обречен на бесчестную смерть… А вы говорите о счастье в этом случае, предполагая, что я переживу его позор?»
«О, прежде всего, Полина, вы будете не менее чисты, чем самая боготворимая из женщин… Не сам ли он позаботился устранить вас из своей жизни, так что ни одно пятно от его грязи или крови не может испачкать вас? Но я не хотел говорить об этом, Полина! При ночном нападении или на дуэли граф может быть убит!.. О, это ужасно, я понимаю, надеяться на смерть человека, чтобы достичь своего счастья, но что делать, если оно возможно лишь после того, как этот человек истечет кровью, как он испустит последний вздох!.. Но для вас такая развязка разве не стала бы благим случаем, милостью Провидения?»
«Допустим, но что же дальше?» — спросила Полина.
«Тогда, Полина, человек, без всяких условий ставший вашим другом, вашим покровителем, вашим братом, не будет ли он иметь право на другую роль?»
«Но подумал ли этот человек об обязанностях, которые возьмет на себя, принимая эту роль?»
«Без сомнения; он видит в них только обещания счастья и не находит причин для опасений…»
«Подумал ли он, что я бежала из Франции, что смерть графа не прервет моего изгнания и что обязанности, взятые мною по отношению к его жизни, останутся и по отношению к его памяти?..»
«Полина, — сказал я, — я подумал обо всем. Год, проведенный нами вместе, был счастливейшим в моей жизни. Я говорил уже вам, что ничто не привязывает меня ни к одному месту… Страна, где будете жить вы, будет моею отчизною».
«Хорошо, — отвечала Полина тем нежным голосом, который больше, чем обещание, укрепил все мои надежды, — возвращайтесь с этими чувствами. Положимся на будущее и вверим себя Богу».
Я упал к ее ногам и поцеловал ее колени.
В ту же ночь я покинул Лондон, к полудню прибыл в Гавр, почти тотчас взял почтовых лошадей и в час ночи был уже у своей матери.
