Подъехав к подошве горы, они снова услышали рычание, но на этот раз оно было так сильно и близко, что одна из лошадей бросилась в сторону и едва не выбила всадника из седла; другие, с пеной у рта, с раздувшимися ноздрями и испуганными глазами, тряслись и дрожали, как будто их окатили холодной водой. Тогда офицеры сошли с лошадей, передали их слугам, а граф начал подниматься на возвышенность, откуда он хотел осмотреть местность.
В самом деле, с вершины горы по изломанному тростнику граф заметил следы страшного зверя, с которым он шел сражаться: дорожки шириной примерно в два фута были проложены в высокой траве, и каждая из них, как говорили ему офицеры, шла к одному месту, где растения были вытоптаны и образовалась прогалина. Рычание, раздавшееся оттуда, рассеяло все сомнения: граф узнал, где ему следует искать своего врага.
Тогда старший из офицеров опять подошел к нему; но граф, поняв его намерение, холодно сделал знак рукой, что все уговоры бесполезны. Потом он застегнул свой редингот, попросил у одного из своих родственников шелковый шарф, которым тот был опоясан, обернул им левую руку, сделал знак малайцу подать ему кинжал, привязал его к руке влажным фуляровым платком, а затем, положив шляпу на землю и грациозно поправив волосы, пошел кратчайшим путем к тростнику и через минуту скрылся в нем, оставив испуганных офицеров, все еще не веривших в подобную отвагу.
Медленно и осторожно шел он по выбранной дорожке, такой прямой, что у него не было необходимости сворачивать ни вправо, ни влево. Пройдя около двухсот шагов, граф услышал глухое ворчание и понял, что зверь стоит на страже и если не видит, то уже учуял его; он остановился на одну секунду и, как только шум прекратился, вновь пошел. Пройдя шагов пятьдесят, он опять остановился; ему показалось, что если он еще и не пришел к логову, то должен быть очень близко к нему, потому что достиг уже прогалины, усеянной костями; на некоторых из них еще было окровавленное мясо. Он осмотрелся вокруг себя и в норе четырех или пяти футов глубиной увидел тигрицу, полулежащую, с разинутой пастью, с устремленными на него глазами; тигрята играли под ее брюхом, как котята.
Он один мог сказать, что происходило в его душе при этом зрелище, но его душа — это бездна, поглощающая все чувства бесследно. Некоторое время тигрица и человек неподвижно смотрели друг на друга. Наконец граф, решив, что она, вероятно боясь оставить своих детенышей, не идет к нему, сам пошел к ней.
