У меня есть приятель Владимир В., которому в детстве цыганка, на почве ссоры с его матерью, нагадала смерть в день его пятидесятилетия. Одновременно с этим предсказанием та же цыганка нагадала и смерть его младшему брату Мишке, правда, точную дату не назвала, просто сообщила, что тот утонет летом следующего года. Володя запомнил это, но близко к сердцу не принял — до следующего лета было еще далеко, а до пятидесятилетия — вообще целая вечность. Но предсказание насчет его младшего брата сбылось в точности. Вот как я описал эту историю в своем романе «Избранник Ада»:
…С тех пор за Мишкой по поводу разных озер и речек был строгий надзор, одного нигде не оставляли. И ему было лет пять, как однажды отправили его с детсадом на дачу. И тетя Пана, мать Мишки и Вовки, воспитателям наказала строго-настрого: Мишке не то что купаться с группой или, тем более, одному запрещается — вообще его к воде нельзя подпускать, якобы у него болезнь особая — «водобоязнь». Это когда не только в речку, в бочку с водой окунешься и — пиши пропало, пена изо рта пойдет, и тут же крякнешь.
И все было хорошо на этой даче, Мишка в купальню не допускался, был жив-здоров, пока однажды на родительский день к нему не пожаловали из города отец с матерью и старший брат Вовка с подарками. Как водится, забрали Мишку с собой за территорию дачи, расположились в лесу на берегу Оби, достали подарки, расстелили скатерть-самобранку. Детвора поела пирожков-конфет и, пока взрослые закусывали водкой-селедкой, пошла прогуляться по берегу реки, получив строгий наказ — близко к воде не подходить.
Наказ выполнили, и пошел в свой последний путь Мишка в сопровождении старшего брательника Вовки. Шли они вдоль Оби по крутому обрывистому берегу. В какой-то момент обвалился берег под Мишкой, он скатился вниз, свалился в воду, и его сверху присыпало толстым слоем земли. Вовка заметался, запаниковал, побежал за разомлевшими на солнышке родителями… В общем, пока то да се — погиб Мишка.
После смерти младшего брата девятилетний Вова задумался, но не пал духом — посчитал, что впереди времени для жизни еще навалом. Но шли годы, и к пятидесяти годам он становился все мрачнее и мрачнее. Он всегда приглашал меня на свои дни рождения, впрочем, как и я его, но на свое пятидесятилетие Володя меня не пригласил, а за пару дней до своего юбилея пришел ко мне сам — попрощаться.
Я не видел его до этого месяц и поразился изменениям в его внешности: он выглядел очень утомленным, был чрезвычайно худ и как-то весь почернел. Движения его были замедленными, даже говорил он с трудом, словно был тяжело болен, хотя на самом деле ничего такого, что бы угрожало его здоровью, медики у него не обнаруживали. Отговаривать его продолжать жить дальше как ни в чем ни бывало было бесполезно: он находил сотни причин предстоящей смерти: и пища не идет — в горле комом стоит, потому и худой, как скелет; и голова кружится; и кожу тянет, и еще черт знает что, и, вообще, все бесполезно — просто он знал, что послезавтра умрет, хочет этого или нет. И в тот день я понял, что он внутренне готов к смерти, и теперь она была неизбежна.
