— И вы думаете, что оба старика собирались в своих рассказах описать смерть Арно?
— На это указывают и другие признаки. Но то, как они подошли к этой теме, очень интересно, если, конечно, моя интуиция меня не обманывает. Юлий описывает события еще более скупо, чем я вам рассказал. Грязь, пальто, а не накидка, шпага, взятая из коллекции оружия и ради смеха воткнутая в могилу погребенного в тот день друга. Страх. Эмболия… Карл же описывает все это совсем в другом тоне. Вот два подростка. Конечно же, они дерутся на дуэли. Один убит. Его хоронят. В ночь после похорон «убийца, опьяненный гордостью», заключает пари, что воткнет шпагу побежденного в еще свежую могилу. Вызывающий жест в виде дани уважения, на манер Дон-Жуана. И, как Дон-Жуан, он умирает, вопя от страха, думая, что его тащит под землю рука мертвеца. Оцените всю разницу между двумя братьями.
— Это был бы прекрасный конец для «Дуэли» Конрада[3]. Но какое значение имеет сегодня дуэль? Жаль, что старики писатели не закончили свои рассказы.
— Что касается Карла, то тут все понятно. А вот с Юлием совсем по-другому. Что он сделал из этой вечной драмы? Юлий уничтожал истории. Его письмо было кислотой, разъедающей истории, и он приглашал вас принять участие в этой жестокой игре по разрушению. Он действовал на виду, перед свидетелями, ему удавалось превратить письмо в искусство фокусника и довести его до такой степени, что вы заражались его безумством. Почти как у Борхеса, когда многочисленные планы один за другим раскрываются на глазах читателя и история распадается на столько граней, сколько может вместить человеческий ум. В этом был весь Юлий! А вот у Карла, хоть он и отчаянно ссылался на мифы, истории оставались лишь вечными историями, написанными и переписанными тысячью мелких сочинителей историй. Правда, в его произведениях все время чувствуются угрызения совести, которые пожирали его до последнего вздоха… если следы на «Уране» означают то, что я предполагаю. Признание Юлия по поводу мифологических имен, заимствованных тремя братьями, показывает, как им хотелось восстать против семейной лжи. На следующий день мне удалось в отсутствие Карла продолжить начатый разговор с Юлием, и он признался: «Мы с братом не разговариваем еще и потому, что смерть Арно оставила огромную пустоту в наших душах. Мы прозвали его Сарпедоном — гигантом, изгнанным с Крита, блуждавшим по морям и доплывшим до Кари, где царил Анакт, сын Урана. Сарпедон-Арно таинственно погибает! С тех пор я не живу. И Карл не живет тоже. С тех пор я жду. Чего? Ничего! Карл тоже ждет. Я знаю, чего ждет Карл, и боюсь этого. Я знаю, чего жду я, но не боюсь этого. После смерти Арно мы с Карлом стали самоубийцами. Однако нас возвратили к жизни. С тех пор мы медленно умираем, и это длится уже пятьдесят лет. Карл стал «великим» Карлом Найем, а я? Карл продолжает жить, убеждая себя,
