Теперь, в XX столетии, мы ходим по улицам I века. Вот дом, где жила семья Ветиев, тут обитал богач Панса, здесь — неизвестный нам «трагический поэт». Везде видна сохранившая свою живость фресковая роспись стен. Темнеют кухонные очаги, на которых точно час назад готовили пищу. Зияют водоемы и писцины [1], тысячу восемьсот семьдесят девять лет ожидающие, чтобы их наполнили водой. И вот, наконец, в музее вы останавливаетесь перед гипсовыми слепками с людей. Беглец, обессилев, падал и умирал в накаленном пепле, безжалостный серный дождь засыпал его дюйм за дюймом, и спустя много веков в окаменевшей толще осталась пустота, хранящая малейшую складку одежды погибшего.
Невозможно спокойно смотреть на эти трагические изваяния.
Вот скорченный в последней муке стройный, высокий человек; вот двое юных людей, может быть молодых супругов или влюбленных; они обняли друг друга перед смертью и превратились в двойную сложную пустоту.
Люди приходят, дивуются на все это траурное великолепие и расходятся по своим делам. Они уходят из музея, а археологи остаются в его тихих залах. Их кропотливым трудом из миллионов отнятых у вечности предметов слагается полная, поразительно цельная и точная картина жизни, остановившейся в глубине времен.
Люди, как и все живое, рождаются, живут и умирают. Поколения уступают место другим поколениям: из миллионов не остается ни одного, кто мог бы рассказать потомкам о жизни предков. Но каждый из нас — хочет он того или не хочет, знает об этом или не ведает — оставляет в мире тысячи тысяч памяток, больших и малых, заметных и незаметных. Они тоже не вечны, у них свои судьбы. Одни исчезают быстро, порой раньше человека, их породившего. Другие — вещи, изготовленные человеком: книги, которые он написал, здания, возведенные его руками, — надолго переживают его, а иной раз и всех его современников. И, наконец, третьи как бы обретают право на почти бесконечно долгое существование.
Последнее случается чаще всего как раз с теми предметами, о хранении которых в свое время не думал никто. Оно и понятно: таких никому не нужных, бросовых вещей человек рассыпает за собой множество, и, никого не привле-кая, они лежат века. А когда долгое время спустя возникает надобность вернуться к давнопрошедшему, разгадать его тайны, именно они выступают самыми честными, самыми неопровержимыми свидетелями былого.
Наук, которые изучают следы жизни, пережившие саму жизнь, немало. Когда речь идет об истории мертвой природы, мы обращаемся к геологии. Там, где возникает интерес к далекому прошлому растительного и животного мира, вступает в дело палеонтология. Капли дождя, отпечатавшие свои легкие луночки на прибрежном песке сотни миллионов лет назад, можно и сегодня созерцать на тяжелых плитах камня в наших горных музеях. Удивительный узор оперения древней зубастой птицы археоптерикса доныне хранит литографский сланец возле Золенгофена. Палеоботаники ищут и находят в глубинах земли тончайшую пыльцу растений, цветших и благоухавших во времена, перед которыми время фараонов кажется вчерашним днем.
