Сколько проспал — не знаю... Проснулся от сотрясения и гула. Комната, в которой я спал, залитая яркими отблесками пламени, полыхающего за окнами, казалось, плыла и качалась из стороны в сторону. Застегивая на ходу гимнастерку, я выбежал во двор. Пуховичи и примыкающий к ним военный городок горели. Один за другим следовали потрясающей силы взрывы. Клубы дыма взметались ввысь, опрокинутое чашей горело само небо.
Мимо меня пробежали двое солдат. Я бросился вслед за ними. И тут кто-то сильной рукой взял меня за плечо. Оглянувшись, я лицом к лицу столкнулся с капитаном Кораблевым.
— Что произошло? — с тревогой спросил я.
— То, что должно было произойти... — И, ничего не разъясняя, капитан приказал мне снять первый и третий посты, выяснить, почему не взорвана водонапорная башня.
Немцы очутились в западном предместье города раньше чем их ожидали. Ночью они не решились войти в город, но вели беспрестанно обстрел, особенно яростно бомбили выходы на дорогу к Березине и Могилеву.
В спешке завершались последние работы. К утру почти все было готово. Выполнив задание, я получил от Кораблева приказ с группой солдат выбираться из военного городка в лес, занять там оборону и ждать его, Кораблева, возвращения с остатком гарнизона.
Через город по дороге к Березине прошли наши последние войска. К рассвету дорога точно вымерла.
Мы извелись, ожидая Кораблева. Появился он в лесу лишь в пятом часу утра, когда опасность уже выглядывала из-за каждого куста. С Кораблевым пришла какая-то девушка лет восемнадцати.
— Полюбуйтесь,—сказал мне капитан, раздраженно покосившись на спутницу. — Вот она, вечная проблема... Третьего дня честь честью, как человека, отправил ее с матерью и братьями на восток, а ночью — хорошо еще, что случайно заглянул на квартиру,—извольте радоваться: Каталина тут как тут. Думал, инфаркт схвачу. И надо же было, чтобы у капитана Кораблева родилась дочь! Спрашиваю — почему? Что? Зачем? Как воды в рот набрала! Пришлось впервые в жизни всыпать как следует — да простит мне бог, — и только тут она мне, дрянь этакая, выпалила, что раз я, значит, ее отец, не могу, то она партизанить станет в белорусских лесах! И немцам покоя не будет! Дескать, она не то, что мы, мужчины... Экий партизан! — горько усмехнулся он. — Только, пожалуйста, не воображай себя взрослой!
Выговорившись, Кораблев сразу остыл, отошел. С грубоватой лаской он заправил выбившийся из-под косынки темный локон дочери:
