Мы шли вперед. И как мелок и мизерен был мир, все мечты и треволнения одного в сравнении с тем, что происходило вне меня. Грохотала вселенная, сдвигались миры, шел гигант — Человек, неся Освобождение, Жизнь, Счастье.
На Волоколамском шоссе, под Истрой, я встретил товарища, с которым был в пекле под Слонимом.
— Захаров!
— Метелин!
Мы обнялись, как братья.
— Как живешь-можешь?
— Живу припеваючи, мухи не кусают — холодно. Немца бью. А главное — служу в дивизии Ногина.
— У какого еще Ногина? Ты что?
Захаров весь светился:
— Короткая память у вас, товарищ лейтенант. А вы, кажись, еще земляки. Он, Ногин, теперь полковник. И скоро, поговаривают, генерала дадут. Нашего Алексея Васильевича, поди-погляди, каждый солдат в дивизии знает. У него сам Жуков частый гость.
Я не верил своим ушам.
— Погоди, Захаров, Ногин ведь погиб.
— Такие, товарищ лейтенант, не умирают.
— Да ну тебя к черту. Расскажешь толком наконец?
Захаров недоуменно пожал плечами: «Ты что, с неба
свалился?..» — говорили его глаза.
— Где сейчас Ногин?
— Понятно где, в штабе. Пойдемте доведу.
Когда мы вошли в деревушку, где размещался штаб дивизии, уже совсем стемнело. Захаров уцелевшей улицей проводил меня к бревенчатой избе:
— Вот тут находится товарищ комдив.
Сердце мое отчаянно колотилось. Долго в темных сенцах я не мог отыскать скобу и открыть дверь. Даже вспотел от волнения. За дверью, рядом, скрипнули половицы, я посторонился, предположив, что навстречу выйдут, но шаги удалились: кто-то прошелся по комнате. Наконец я очутился в избе. Ногин стоял в дальнем углу, задумавшись. Я сразу узнал его. Что это?.. Пустой левый рукав гимнастерки прихвачен ремнем. Голова белая... На столе ярко, до боли в глазах, горела лампа.
— Разрешите?
Ногин вздрогнул, повернулся.
— Алексей Васильевич...
Мгновение он стоял вполоборота, вглядываясь, на его лице была печать раздумья он еще не возвратился окончательно из мира, в котором только что пребывал. Но вот лицо его разом просветлело, он сделал несколько широких торопливых шагов навстречу, и мы обнялись.
— Какое совпадение! Я только что думал о Пятигорске, — срывающимся голосом сказал Ногин. — Тебя вспомнил — открытого, хорошего, незацелованного жизнью парня. А я не забыл твоей философии, твоего замечания об альфе и омеге. Помнишь? Ты был тогда слишком юн...
До меня не сразу дошло, о какой альфе и омеге он говорит, а когда понял, мне стало не по себе, хотя по лицу Ногина ничего нельзя было прочесть, оно светилось радостью встречи. Тысячи предположений пронеслись у меня в голове.
