— Ты очень, очень хороший дядя! Хочешь, я тебе стихотворение прочту?
Но стихотворение читать она вдруг передумала и спросила, почему ее папа так долго не едет домой.
— Теперь уже скоро приедет, — сказал я и вспомнил Слоним. Ее отца. Что-то жгло мне сердце. Я не хотел верить, что он мертв. Не хотел. Фашисты!.. Они не только сеют смерть. Они ожесточают человека вообще, убивают в нем светлые радости...
Почти все вечера я проводил у Ногиных. Тоня работала в исполкоме городского Совета. Возвращалась домой поздно, усталая, но радовалась моему приходу.
Перед моим отъездом на фронт она спросила:
— Что вы посоветуете мне делать? Как поступать дальше?
Вопрос меня удивил, хотя, казалось, он был вполне естественным. От меня не ускользнуло — Тоню что-то волнует, она намеревается совершить какой-то серьезный шаг, но сомнения пока сильнее ее.
— Вряд ли здесь могут быть уместны советы, — уклончиво ответил я.
— Зачем вы так говорите?
— Вы верите, что Ногин убит? — пристально посмотрел я на нее.
— Боюсь признаться себе. Но... он непременно дал бы о себе знать. Я так хорошо знаю его.
— В таком случае лучший советчик вам — ваша совесть
— Я, наверное, уеду... Я гадкая, скверная женщина, я верю, что Алексея нет. Вы не представляете, как это мучительно. И я боюсь одна...
Осуждать эту женщину я не смел. По-своему она была права: жизнь не резина — ее растянуть нельзя. Откровенность только возвысила Тоню в моих глазах.
Я знал — ей мучительно больно, спутаны все карты ее жизни; утес, за которым ей были не страшны никакие бури и волны, внезапно рухнул, подставив ее, одну, встречному сильному ветру. И я готов был разделить ее горе, большую долю взяв себе.
Провожая, она сказала мне:
— Вы теперь у меня самый близкий друг. Как бы я хотела оказаться на вашем месте и отомстить немцам!
— Прощайте, Тоня.
— В добрый путь, Александр.
Вот и кончился мой отпуск. Опять дорога. Как много в жизни моего поколения дорог! В вагоне тесно, накурено. Бегут и бегут телеграфные столбы. Какое-то безотчетное тревожное чувство скреблось в сердце. То бодрые, искристые, то унылые мысли одолевали меня. Было грустно оттого, что не встретил в Пятигорске Галю — друга юности. Жалел, что не сбылись многие мечты: кажется, разбежался изо всех сил к солнцу, а его кто-то вдруг украл, и ты, утратив ориентир, слепо бредешь в темноте. Сейчас Галя где-то в Москве, если не эвакуировалась с институтом. И я радовался, что еду на фронт.
...Москва!
