— Добирай, добирай! — подбодрил его штурман, которому из своей кабины землю видно значительно лучше.
Летчик опустил хвост машины, создавая посадочное положение, но колеса почему-то не касались земли. Скорость быстро падала, и бомбардировщик вдруг резко пошел вниз, будто провалился. Сильный удар содрогнул машину, шасси хрустнули, как спички, и бомбардировщик, взрывая землю винтами, юзом пополз по посадочной полосе.
Когда самолет остановился, наступила зловещая тишина, никто не трогался со своих мест. Сержант Хрущев от стыда и досады готов был провалиться сквозь землю -такую ошибку и курсантом не допускал. Но сиди не сиди, выходить надо. Он открыл фонарь. Вылезли из своих кабин и штурман, стрелки.
— Вот это подсказал, — сокрушенно покачал головой Штанев. — Прилетели, мягко сели, доложите, все ли целы...
Хрущев лишь глубоко вздохнул. Да уж, сели — срам на всю дивизию.
От КП отъехала командирская эмка и направилась к беспомощно распластанному на земле самолету.
— Не та гроза, что позади, гроза — спереди, — невесело констатировал штурман.
Это уж точно. Омельченко с его крутым характером за такую посадку по головке не погладит. Хрущев покрепче нахлобучил фуражку, расправил под ремнем складки комбинезона и, когда эмка остановилась, шагнул навстречу командиру полка.
— Товарищ майор, экипаж задание выполнил! — доложил сержант. — Пассажир выброшен с парашютом в заданном районе, после бомбометания на станции по эшелонам отмечены взрывы вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим.
Омельченко выслушал рапорт, махнул рукой — вольно, — и молча пошел вокруг бомбардировщика. Лицо непроницаемо, сосредоточенно: то ли бушует от
негодования, [12] то ли озабочено — густые брови сошлись у переносицы на лбу обозначилась глубокая складка.
Остановился, глубоко вздохнул.
— Н-да, очень, очень не вовремя. Устал? — окинул сочувствующим взглядом сержанта.
— Да солнце вот в глаза...
Омельченко взглянул на солнце, словно упрекая светило, и снова без упрека посмотрел на сержанта.
— Давайте-ка на отдых, а я дам команду отбуксировать самолет на стоянку...
— Гроза и на этот раз нас миловала, — повеселел Штанев.
Хрущев слышит грохот, чьи-то возгласы, торопливую возню. Кто-то неотступно трясет его за плечо. Он все слышит, чувствует, понимает, что творится что-то неладное, но глаза открываться не желают.
— Да проснись же ты! — узнает он наконец голос Яши Штанева. — Летчику погибнуть на земле — свинство.
