В начале пути [сборник рассказов] | страница 30

— Смотрите, у входа заметил. — он поставил ношу в освещенный угол, и все увидели, что это была сосновая ветка, с давно пожелтевшей, но не опавшей хвоей. — Елки, простите, не нашел! — сталкер в притворном смущении развел руками.

— Во сейчас сделаем! — это ожил второй «Свободовец» и поднял большой палец. — Давай-ка ее нарядим!

И он, подойдя к ветке, достал из контейнера «Ночную звезду». Камень светился чуть голубоватым светом, разгоняя тени. «Свободовец» пристроил артефакт в одну из развилок сосны, и тот, словно того и ждал, вспыхнул яркой синевой.

Собравшиеся в схроне как завороженные смотрели на импровизированную елку. Через некоторое время Сван, которому не терпелось отпробовать дорогого спиртного, кашлянул. Все повернулись к нему.

— Говори! — разрешил, улыбаясь, «Свободовец», пожертвовавший на украшение сосны «Звезду».

— Спасибо! — шутливо поклонился ему Сван и поднял кружку. — Ну, за нас с вами и за х…

Договорить ему опять не дали. На сей раз речь, словами «гусары, молчать!», прервал вовремя проснувшийся третий «Свободовец». Все громко захохотали. Сван тоже не смог удержаться от общего веселья. Пока он смеялся, проснувшийся пробрался к столу и плеснул немного виски себе.

— … с ними! — выдохнул, наконец, Сван и протянул кружку над столом.

— Будем! — с этими словами сталкеры сдвинули кружки. Алюминий глухо звякнул. В Зоне наступил год Огненного Петуха.

Сталкеры выпили, закусили. Снова выпили, только теперь без закуски и не чокаясь: «За тех, кто в море». Потом «Свободовец», тот, что рассказывал, обратился к удачно проснувшемуся под новогодний тост коллеге:

— Ты что, Дрюня, грустишь? Я тут народу рассказываю, как мы от кабанов ушли. Помнишь?

Дрюня, действительно загрустивший после второго тоста, обвел всех собравшихся печальным взглядом и заговорил:

— Я вам сейчас, мужики, другую историю расскажу. — «Свободовец» прикрыл глаза, будто в прошлое смотрел; и от этого собравшимся в подвале стало немного жутко. — Началась она в восемьдесят пятом, когда я родился. Тут, между прочим, родился. В Припяти. В санчасти, на углу Огнева и Дружбы Народов. А родители мои жили в высотке на Лазарева…

Излом — порождение Проклятой Земли — был стар. Даже по человеческим меркам стар: лет полста и еще пятнадцать. Правда, мутант не знал (вернее — не помнил), что такое человеческий возраст, так как сам уже давно не был человеком. Он мог думать почти как человек, мог говорить как человек, но не мог чувствовать, как человек. Зато, он чувствовал лучше иных людей, что подходит его время. Ему становилось все труднее и труднее выживать в этом жестоком мире. Болела «рабочая» рука, на зимнем сыром ветру ныли ноги, да и притупившиеся зубы уже не всегда могли правиться с жестким мясом мутантов. Оставалась, конечно, человечина, но охота на человека с каждым днем давалась все труднее.