– Я думаю, нам лучше уйти отсюда, – шепнул я Мари.
Она встала, кивнула Гольбейну и пошла к выходу. Я было поднялся следом за нею, но литературовед Ионов слегка придержал меня за рукав, прошептав:
– Парламент только что ратифицировал закон о принудительном демонтаже андроидов восьмого дня…
Я благодарно улыбнулся ему, подумав, что, видимо, критерий все-таки найден. Я пожал руку Ионову и последовал за Мари.
– Знаете, а ведь Алевтина Андронова – совсем не гинедроид четвертого… В общем, это я, – сказал я с невеселой усмешкой. – И Эд Кривцов тоже.
– Мне нравится Кривцов, – сказала Мари. – Он поэт. У них с Андроновой всегда мне виделось общее. Оба рисуют такие потрясающие миры… Я рада, что это вы их создаете. Вам я могу сказать спасибо. Иногда мне трудно читать книги, потому что я их… будто слышу. Вы знаете, что хороший скрипач услышит фальшь на одну восьмую тона? Я читала тех, кто там ругается в триста тринадцатом – у большинства из них нет… слуха. А у вас есть. Я не хвалю вас, я просто хотела, чтобы вы знали. Вы нашли верные ноты, а я их услышала.
– Спасибо, – сказал я, и она тотчас гордо задрала подбородок.
– Правду говорить легко и приятно.
Мы оба рассмеялись.
– А ты была здесь, на берегу?
Она вложила руку в мою ладонь и потянула за собой.
Мы долго бродили по берегу Залива, наблюдая, как над заревом Метрополиса встают огненные трассы уходящих в межпланетное пространство ракет. Я читал ей свои стихи, а она благодарно смеялась в ответ или молчала в зависимости от настроения. Потом я проводил ее до триста семнадцатого номера. Мари хотела закрыть передо мной дверь.
Я положил руку на оклад двери так, что она не сумела бы закрыть ее, не причинив мне боли. Она попыталась:
– Мне будет жаль твоих пальцев, но тебе правда пора.
– Пора, – повторил я эхом.
Давно было пора, но я отчего-то медлил. А может, просто не думал о времени, о том, что его может не хватить – записать стихотворение, отправить письмо, поцеловать желанную женщину.
Я носил в памяти целые поэмы месяцами, подбирая одно-единственное слово взамен, как мне казалось, неудачному, я откладывал недописанные письма, потому что не считал их совершенными. Я пошел дальше прародителя Адама в своем поиске совершенства.
И мои поиски всегда оставались бесплодными. Может быть, именно из-за того, что в моей системе координат не было его – конечного времени. Потому что вдруг оказалось, что весь мой путь, казавшийся бесконечным, был дорогой к этой полузакрытой двери.
