И я сказал Моте, но опять же негромко:
– Наполеончик-то рассвирепел после вчерашнего… Как бы он стрелять не начал…
– Не начнет, – отмахнулся Мотя. – Они еще за нас отвечают.
– Перед кем это они отвечают?
– Ну, перед кем… Перед всеми…
– Так все против нас.
И вдруг я сказал то, что сверлило меня до костей. Я просто не мог не произнести вслух.
– Все, кроме товарища Сталина. Нам надо ему письмо написать.
– А дойдет разве? – спросил Ангел с телеги.
И Сандра промычала, повторив его интонацию, сомневаясь, что дойдет.
– А может, сейчас написать? – сказал Сверчок.
Бесик прямо взорвался от его слов:
– Сейчас? В сарае?!
– Ох, курить хочется, – вздохнул Шахтер.
И все замолчали.
Я посмотрел в щель, в которой теперь ни насыпи, ни бугра не стало видно, густой туман холодил глаза. Тогда я стал думать о письме товарищу Сталину.
Поезд укатил в Москву, увозя навсегда неродную тетку Машу. А я направился к себе в «спец».
Но до «спеца» я не дошел. Чтобы продлить дорогу, свернул на одну улочку, другую и сам удивился, попав на окраину поселка, на тот самый пустырь, где вчера неподалеку от насыпи и сарая сидел с теткой и обедал.
По-нашенски: обжирался на халяву!
Ноги-то лучше помнят, где нам хорошо. Туда и ведут.
Я присел на тот же самый бугорок и, оглядевшись, как это делала Маша, достал пакет, от которого изо всех сил отбрыкивался: документы, завернутые в плотную серую бумагу. Я положил его рядом с собой на траву и отвернулся, чтобы он не вызывал жалости.
Надо было решить, что мне с ним делать. С ним и с собой.
Я, конечно, понимал, что если его, к примеру, взять да выбросить и вообще уничтожить, то с собой ничего уже делать не надо. Это мы вдвоем с ним не могли дальше нормально жить. А порознь – очень могли, и до сих пор вполне нормально жили!
Требуется лишь покрепче закрыть глаза, как закрывает на Историю наш директор Уж – счастливый к тому ж, и раз навсегда сказать себе одно: ЭТОГО НЕ БЫЛО!
«А что было-то? – спрошу себя. И отвечу: – Да ничего и не было! Я ни от кого и никогда не родился и до войны ни с кем не рос. Этакий я птенчик из чужого яичка в гнезде: кукушка то есть мимо летела! Кукушкин сын! Звучит почти как сукин сын!»
В моей «Истории» есть рассказ о царе шумерском Саргоне. Шумеры, народ такой странный, всё умели, как наши «спецы», а вот исчезли, и ничего, кроме каких-то глиняных дощечек с надписями, не осталось. Та к этот Саргон сказал о себе: мать моя, мол, была бедна, а отца так и вовсе не было. Родила меня мать, положила в тростниковую корзину, вход замазала смолой да и пустила по реке!
