– Он составит, – сказала его дородная молодая жена Сильва, а сын Карасик из-за спины показал нам язык.
– Не составит, не составит… – произнес Уж убежденно. – Он не имеет права вам угрожать.
– А вот и составит, – ответила жена Наполеончика.
– Сегодня вы у меня шефствуете, – сказал директор. – И я велю вам перетащить мои дрова к моему забору.
– Их заберут в милицию, – сказала жена Наполеончика. – Вы этого хотите?
– Ну, смотрите, – сказал нам директор. – При вашей безграмотности я вас в школе держать не буду. А я-то еще хотел из вас честных людей сделать!
Мы, все Кукушата, стояли между двумя калитками и слушали, как хозяева переругиваются. Жена Наполеончика, а потом и он сам начали кричать на директора, что он голодранец и пусторукий хозяин, даже грядки у себя не мог вскопать, куда ему еще чужие дрова. Коль ничего своего нет, так и дрова не помогут. А директор уныло, но без пауз долдонил о своем праве иметь по разнарядке поссовета дрова, и от тех дров он не отступится, даже если начальник милиции приведет сюда весь свой конвой и заключит его в тюрьму.
– Сажай! – кричал он и выставлял две руки вперед, показывая: вот он готов, чтобы на них надели наручники. – Веди меня на каторгу под кандальный звон… Но я и там скажу, что дрова были мои… Только мои… И я их лучше спалю тут на улице, но никому не отдам.
Он и правда принес бутылку с керосином, спички и, весь извиваясь, сейчас он и правда был похож на змею, подошел к тому краю, где стоял Наполеончик, плеснул из бутылки желтый керосин, забрызгав милицейский сапог. Все: и Наполеончик, и его жена Сильва, и Карасик, и мы – следили за его действиями. Разве можно было поверить, что Уж по своей воле начнет жечь собственное добро. И когда дрова все же загорелись, сперва едва-едва, дымя и стреляя, Наполеончик быстро соскочил с кучи и, подбежав на безопасное расстояние к директору, закричал:
– Вот и видно, что дрова-то не твои! Не твои! Да! Потому что своих дров никто бы поджигать не стал! Да! А я по такому поводу сейчас удалюсь в дом и составлю акт, а все, кто видел, – при этом он указал на нас, – подтвердят и будут свидетелями твоего позорного преступления! Да!
И он, решительно топая керосиновыми сапогами, пошел в дом и Сильве и сыну тоже приказал идти.
– Нечего смотреть на уголовника! По нему тюрьма плачет!
А директор Уж вдогонку ему закричал, оскалив зубы и изгибаясь во все стороны, будто на него напала корча:
– Ага! Не понравилось! Бумагу пошел марать! Та к марай, марай! Только не забудь в ней записать, что я жгу дрова, имея на это полное право, так как они мне принадлежат!
