- Матросы, известное дело, народ отчаянный.
- Там были не одни матросы. Рабочие мурманских заводов, коммунисты, комсомольцы и даже уголовники из исправительно-трудовых лагерей. С финскими ножами в атаку шли.
Зайцев удивленно посмотрел на Максимова:
- Не понимаю, как вы решились, ведь все-таки они заключенные?
- Мы с ними обращались как с советскими людьми, и они в этой обстановке не могли оказаться подонками. Ни один из них не дезертировал, не продался немцам. Тех, что остались живы, потом в разведроту свели, и они до сих пор на Рыбачьем воюют. Много силы в нашем народе, и даже там, где мы не догадываемся.
- Верно! Только нас вокруг пальца обвели.
Максимов насторожился:
- Кто обвел?
- Немцы, конечно…
Максимов согласился:
- Да, внезапность сыграла свою подлую роль.
Зайцев прищурился:
- Откуда тебе приснилась внезапность? Запомни, разговор между нами. - Он оглянулся. - Никакой внезапности не было и в помине. Просто Гитлер нас околпачил.
- Ты откуда это знаешь?
- Из самых надежных источников. В Америке служил с нашим бывшим помощником военно-морского атташе в Германии. Рассказывал такое, что у меня волосы
. дыбом поднимались. Они еще весной сорок первого года сообщали в Москву: дескать, к нашей границе подтягиваются немецкие войска, и даже примерно называли дату вторжения. А им знаешь что отвечали? «Не поддавайтесь на провокацию!» Дурость, а не внезапность! - сердито проговорил Зайцев и принялся набивать трубку.
- Сейчас у нас нет времени на пересуды. Кончится война, тогда разберемся.
Зайцев деланно рассмеялся:
- Брось, кто будет разбираться? Победителей не судят! - И посмотрел на часы. - Пойду, пожалуй. Я неплохо устроился в общежитии.
- Зачем в общежитие? Можешь остаться у нас. Отдохнешь, а утром переселишься к себе на корабль.
Максимов позвонил на вахту и приказал приготовить свободную каюту.
Он почувствовал облегчение, когда за Зайцевым захлопнулась дверь.
Зайцев долго не мог уснуть. Как только он закрывал глаза, ему чудилось, что налетает волна и под ее напором корпус корабля скрипит, скрежещет. Он открывал глаза. При свете настольной лампы отчетливо виднелись предметы: чернильный прибор, коленкоровые корешки книг. Он пытался прочесть названия: «Лоция Баренцева моря». «Навигационные приборы». «Чехов».
Буквы прыгали. Постепенно качка успокаивалась, и тогда буквы выстраивались в ряд: «Избранные произведения».
Он просыпался и никак не мог привыкнуть к тому, что очутился один в незнакомой каюте, погруженной в полумрак и тишину. Смыкал глаза и невольно думал о Максимове. Служба с ним ничего хорошего не сулит. Видать, хлебнул горя немало. Есть, конечно, в этом его, Зайцева, вина, но то была лишь капля в море. Не он, так другой написал бы для Кормушенко все, что тот требовал. Да черт с ним, с Максимовым! Что он, друг или брат, чтоб из-за него казниться?
