— Где больше боя, там больше славы! — сказал полковник Балабин, вставая пред атаманом.
— Верно сказано, — молвил генерал Иловайский.
— Драться-то лучше, чем так дуром отступать, — проговорил, расправляя усы, полковник Сипаев.
— Ваше высокопревосходительство, — кричал «письменюга» Каргин, — дозвольте слово молвить. Вот с шестнадцатого июня и до сей поры, около месяца уже будет, без роздыха мы всякий день форсированные марши делали, лошади в полках притупели, и много раненых и усталых брошено — дозвольте отдохнуть хоть маленько.
— О, отдохнуть бы не мешало, — поддержал Каргина Луковкин.
— Хоть бы денька два вздохнуть, не седлать бы!
Балабин, Иловайский и те стояли за то, что отдых будет необходим.
Долго шумели полковники, а Платов молчал и задумчиво глядел в оконце, где билась и жужжала большая муха.
Наконец смолкли полковники и, смотря на атамана, ждали его решающего слова. А он всё молчал и смотрел на муху, что тревожно билась в стекло.
— Пётр Николаевич, — наконец сказал он своему ординарцу, — выпусти, голубчик, её на волю.
Коньков бросился к окну. Полковники с недоумением переглянулись.
...Артиллерия и кавалерия нуждались
в лошадях, продовольствие стеснялось —
слухи не благоприятствовали; строптивые
указывали на казаков, обладавших множеством
завладенных в добычу лошадей. В настоящем
случае Михаилу Андреевичу Милорадовичу
поручен был арьергард, а Матвей Иванович
устранён от команды. Маялся он и горевал
отчаянно во дни перелома изнеможенного
уже неприятеля, владевшего Москвой в головнях,
но ещё страшного...
Письмо Кирсанова к Михайловскому-Данилевскому, 24 ноября 1836 г.
Военно-Учёный Архив. Дело М 1835
Мелкий дождь моросит как сквозь сито. Скошённые луга, сжатые нивы размокли, сделалось скользко и грязно. Бурливо бежит неширокая речка, плеснёт на повороте о камень, застынет в лимане, покрытом крупными листьями кувшинок, и опять несётся вперёд, холодная, тёмная. Мрачными силуэтами выделяются леса и деревни. Ночь неприятная и сырая. В громадном стане, что раскинулся на много вёрст, тихий шорох, у чуть тлеющих костров разговор — никто не ложится. Ожидание чего-то таинственного, торжественного видно на всех лицах; все готовятся к необычайному мировому событию. Солдаты на холоду и на дожде переодеваются в чистые рубахи, осматривают ружья и штыки. Артиллеристы хлопочут около пушек — и все упорно ищут дела, чтобы скорее прошла эта трудная ночь ожидания.
Враг близок. Его бивуачные огни совсем надвинулись на наши, и там тоже не спят, тоже ожидают чего-то. По крайней мере, движутся огни, раздаются мерные крики. Всё, всё стянулось к Бородину, чтобы здесь открыть карты, чтобы в честном бою решить свою участь. Одни завтра будут драться за родину, за святую Русь, за Москву, за поруганные храмы, за потоптанные нивы и разорённые деревни, другие будут драться из-за награды за тяжёлые труды во время похода.
