Мощный удар отпер дверь, засуетился дежурный хлопец, снял шубы, и Алексей Николаевич вошёл в столовую, ведя за руку Каргина.
— Гей! Люди! Маруся... Ожогин... чёртово семя — где вы? Огня!
Но уже статный казак в чекмене и высоких жёлтой кожи сапогах вносил драгоценные серебряные канделябры, а сзади несли скатерть...
— Ну, Маруся, — поцеловав пьяными устами дочь, сказал Алексей Николаевич, — принимай гостя дорогого, сажай на место браное, ставь нам вина заморские, хочу трапезовать до утра. Ну и мёд же у Луковкина. Собака, а не мёд. Такого мёду и в Польше не пивал — это ж сила!
Маруся, туркиня и молодая полногрудая девка из крепостных быстро ставили серебряные блюда на белую камчатную скатерть, доставали бокалы и сулеи с вином.
— Цимлянского и потом — этого, знаешь, — коньяк, что прислали из Наполеонова царства!
Каргин молча сидел, как в воду опущенный.
— Ну! Здоровье Государя Императора!
— Я не пью, пан полковник.
— Не смеешь — здоровье Г осударя! Пей — враг те в душу!
Взглянул чистыми своими глазами Каргин на Марусю и залпом осушил высокий бокал. Всё зажгло, завертело кругом с непривычки у молодого казака.
— Здоровье атамана Матвея Ивановича Платова.
Не стал перечить молодой казак — выпил свой бокал.
— Вот люблю. Молодчина! Это добрый казак, а не письменюга злосчастная. Ну, теперь закусить. Маруська, чего дашь?
— Есть, бачка, у нас индюк, уточка есть, осетрина, стерлядка...
— К чёрту эту деликатность! Вали шамайки. Ух! Хорошо солёненькой шамайки после выпивки — освежает. Эге, брат, что хмуришься. Хочешь казаком быть, пить учись, что за казак, коли не пьёт!
— Я пью, пан полковник, — робко ответил Каргин.
— То-то. Вот она и шамая. Бери рыбину-то — да ты руками её, руками! Вот так! — говорил захмелевший старик, погружая зубы в жирную спину копчёной шамайки.
— Ну-ка, здоровье Буонапартия.
— Бонапарта пить не буду.
— Врёшь! Почему так? — хитро подмигнул Сипаев Каргину.
— Потому что он злодей, шельма, Наполеон-король...
— Вона! А после Тильзита он наш первый друг, и Платов ему свой лук подарил.
— Про то мне дела нет.
— Не хочешь?
— Не стану пить.
— Пей! Чёртов сын! Тебе говорю.
— Зачем лаяться, я не слуга ваш, — с достоинством заметил Каргин.
— А, ты вон как! Фармазонствуешь... Ну ладно, неволить не стану, — мягко проговорил полковник, — это нам решительно наплевать — за Буонапартия пью один.
Старик выпил, наполнил бокал и, ядовито щуря глаза, тихо заговорил:
