Зашел к Петраковым. Старик Петраков собирался умирать. Ползал на печи, свесив вниз разутые ноги, тяжко стонал. На полу стоял мешок с мукой, накрытый шубой. На мешке сидела кошка. Вошла Агафья, сноха; не видя Федякина, крикнула:
- Тятенька, куда пшеницу?
- Черт! - ощетинился Петраков; лег животом на печь, начал дрожать в лихорадке.
- Дядя, что с тобой?
- Мочи нет, мочи нет!
Хотел Федякин заглянуть к нему, Петраков неожиданно выздоровел. Растопырил руки, бессмысленно забормотал:
- Брюхо, брюхо болит!.. Убирайся к черту! Я сам его сеял, не ты!..
- Дядя, с ума ты рехнулся немножко?
- К черту, к черту! Я вилами сброшу - не лезь.
Когда Федякин увидел насыпанную на печи пшеницу, Петраков испуганно закричал:
- Тро-хи-им!
Вошел Григорий, сын, с красными звериными глазами.
- Щитать пришел?
- Прячете?
- Не подходи, Трохим, грех будет...
- Дома, дома щитай! - кричал Петраков.
В улице раздались голоса. Целым скопом прошли "имущие", выскочили бабы, залаяли собаки. Прошумела волна, снова стихла. Короткими подземными толчками выпирало наружу глухое накопленное раздраженье, разгоралось, временно гасло.
- Да, без жертвы нельзя. Тяжелый путь, - другого нет.
Кто-то проскакал, стоя на телеге в распоясанной рубахе, прогремел колесами, пугая собак с ребятишками. Около Беляковой избы начали собираться мужики. На завалинке повыше других очутился странник, не то - бродяга, в солдатской шинели; громко проповедовал:
- Товарищи! В евангелии сказано: будут трусы, глады, моры, междоусобицы. Верно?
- Верно.
- Восстанет брат на брата, сын - на отца. Правильно?
- Правильно!
- Христос сказал: "Легче будет Содому и Гомору, нежели вам, лжепророки-учители, соблазняющие стадо мое. Молитесь, ибо не останется от вас камня на камне".
Дарья Беспалова заплакала. Сбегала в избу, вынесла пару яиц, рубль денег, сунула страннику.
- Возьми, Христа ради!
Ледунец налетел было на странника, странник поднял руку, как некогда Христос, укрощающий бурю на море:
- Остановись, неразумный! На кого злобишь душу свою?
Выступил Захар Беляков. Недавно он был "неверующий", рассказывал мужикам, что нет никакого бога - выдумка одна. Ел молоко в постные дни, смеялся над попом Никанором, за стол садился в шапке, после обеда говорил жене страшное слово:
- Пардон!
Принес он его со службы - очень уж понравилось, а что оно значило, и сам не знал. Баба слушала и тоже не понимала. Думала, бога ругает.
