Когда дошла очередь, мужик подал бумагу земскому. Тот мучительно сдвинул брови, долго всматривался близорукими, глубоко впавшими глазами в написанное и, наконец, пожал худыми, костлявыми плечами:
— Не понимаю. Что это?
— Это доверие, ваше благородие: ходатель я.
— Какое доверие?
— От общества, значит, полномочие, ваше благородие… На пропитание домохозяев хлопочу. Доверие, значит, мне, Антипу Ветошеву…
— Не понимаю.
Настоящая неподдельная тоска звучала в голосе у земского. Как будто совсем не читал прошения, не вдумывался в слова мужика, а все мучительно слушал, как тот пухлый и жадный, притаившийся внутри, сосал жизнь по каплям и сушил, как зной раскаленный — степь, — молодость, смех звонкоголосый… Слушал и как лунатик спрашивал:
— Вы… крестьянин?
— Так точно. Из хрестьян будем… Вятской губернии…
— Вятской?
— Так точно.
— Как зовут?
— Антипом, ваше благородие, Антипом, а фамилия — Ветошев…
— Вы просите помощь?
— Так точно. Потому, значит, скоро караул будем кричать: ни хлеба, ни кормов. А до весны еще тю-тю, ваше благородие…
— Так. А где вы живете?
— У казаков на статье… На казачьей, значит, земле: на Козьем.
Земский взглянул на мужика немного прояснившимся, понимающим взглядом и сказал:
— Надо у казаков просить: вы на казачьей земле живете…
— Просили — отказывают…
— Почему?
— Вы, дескать, не казаки, а хрестьяне и прочие: разночинцы, значит… Отказали.
— Так ведь и я ничего не могу сделать — поймите. Нам приказано кормить только своих крестьян, своей губернии и уезда…
— Мы давно все здесь живем, ваше благородие: которые лет двадцать. И все хозяйство, значит, здесь и деньги за землю здесь платим… С родины, значит, мы берем только пачпорт и подати туда взносим…
— Нельзя нам. Вы Вятской губернии?
— Так точно.
— Вот там и обязаны дать вам ссуду и кормить… Вот туда и поезжайте.
— Давно не живем там, ваше благородие. И хозяйства там нетути…
— Ничего не могу.
— Так… помирать, что ли, нам?
— Все умрем…
И серая тоскующая тень опять набежала на землистое лицо земского. Сухо кашлянул в руку, подал бумагу обратно и почти прошептал:
— Обратись в уездный съезд: там, быть может, разберут это… А я не могу. Поймите — не могу: со своими тошно становится.
Повернулся и тихо побрел куда-то, в глубину комнат, сгорбленный, хилый, с острыми плечами.
Антип хлопнул руками и вышел к лошади. Долго стоял на месте, опять хлопнул себя по бедрам и проговорил:
— Н-н-ну. Прямо… сироты. Ни отца, ни матери…
Гнедой слушал, грустно мигал слезящимися глазами и качнул головой, точно поддакнул:
