Вслед за Самсоном Самсоновичем валит в черную половину трактира толпа извозчиков; партии человека по четыре, требуют «собрать чайку на гривенничек, получше давишнего, да поскореена; оченно — больно некогда!»
— И «Пчелку»[3] сегодняшнюю подавай! — прибавляет Митюха, грамотей.
— Што «Пчелку»! — восклицает другой грамотей, Андрю-ха. — Подай «Полицейскую»[4]!
— Не приносили еще, — отвечает половой.
— Ну, хоть вчерашнюю. Все равно!
После четырнадцатой чашечки чайку у ранних посетителей завязывается разговор, беседа. Эти господа не любят толковать о пустяках. Хотя они читают «Пчелку», иные даже «Полицейскую», однако внимание их обращается исключительно на предметы выспренние.
— Слышь, Андрюха!
— Что вычитал, Митюха?
— Получено двести тысяч зубов каких-то, бес их знает, патентованных, усовершенствованных, механических…
— О! я знаю, — прерывает один из собеседников, Кирюха.
— Это, ребята, зубы-самогрызы!
— Уж не те ли?
— Те самые, что от двенадцати лихорадок и от самого бурмистра отгрызутся!
— Вот кстати бы тебе, Митюха, — говорит Кирюха, лукаво перемигиваясь с прочими товарищами, — кстати бы послать гостинца жене, хоть парочку зубов-самогрызов. Вишь, она, сердечная, такая смиренница!
Общий хохот.
— Стой, ребята! Молчите и слушайте! — восклицают оба грамотея.
— Што, овес вздорожал? — вопрошают профаны-неграмотные.
— Какой там овес! — отвечает Митюха. — Кончина света будет!
— Мало чего нет! Не смотри полиция, давно бы была кончина света! И будет! Было ж затмение; вздорожала же водка! Прежде чего стоила косушка, а теперь что стоит? Будет, я вам говорю, ребята, будет Страшный суд на Пулковой горе: там уж и дом такой выстроили[5]. День и ночь смотрят в небо: чуть только покажется что-нибудь такое, сейчас дадут знать в полицию…
Разговор в этом духе, оставляемый уходящими, поддерживается остающимися и продолжается новыми посетителями во весь день. Он приятно разнообразится рассказами извозчиков о том, как одному из них попался очень щедрый барин, три рубля серебром пожаловал и четыре оплеухи дал, чтоб его черт взял; как другой весь день возил пьяных под прикрытием полиции; как третьему седок обещал выслать целковый за то, что целый день ездил, да не выслал; как четвертый видел в полночь черта у Казанского моста. Действие оканчивается в одиннадцать часов ночи общею жалобою на худое время, на кузнецов и на дороговизну овса и водки.
Оборванный мальчишка с утра до ночи стоит у входа в так называемую чистую половину. Несмотря на его невзрачность, на его видимое, осязаемое ничтожество, в нем предполагаются превосходные критические способности, и роль его у этого входа весьма важна: при появлении посетителя он должен одним взглядом, быстрым и верным, окинуть его с ног до головы и решить, в какую из двух половин указать или отворить ему дверь. Этот глубокий критик до такой степени навострился в своей должности, что для составления себе точного понятия о посетителе считает достаточным взглянуть только на локти и сапоги его.
