— Ну, и чортъ тебя возьми какъ хорошъ! прохрипѣлъ онъ задыхающимся голосомъ, — и поцѣловалъ его въ самыя губы
Какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, игра Акулина подняла всѣхъ остальныхъ актеровъ. Камертонъ былъ данъ. Самолюбіе каждаго изъ участвующихъ было возбуждено: въ чаяніи такого исполненія относиться къ своей роли спустя рукава становилось невозможнымъ. Оживленіе стало всеобщимъ; то что предполагалось быть простою, мертвою считкою вышло настоящею репетиціею; актеры становились въ позы, читали съ жестами, старались давать настоящій тонъ…
— Гляди-ко какъ ихъ всѣхъ поддуваетъ! говорилъ потирая себѣ руку «фанатикъ» исправнику, съ которымъ съ перваго разу сталъ на ты.
Для такихъ опытныхъ театраловъ-любителей какими были онъ и Ашанинъ успѣхъ Гамлета въ Сицкомъ былъ съ этой первой репетиціи обезпеченъ.
Одинъ, сначала, Гундуровъ не чувствовалъ «приближенія бога.» Присутствіе Софьи Ивановны леденило его. Она это понимала, и старалась не глядѣть на него, поддерживая разговоръ съ словоохотливою сосѣдкой, — но это еще болѣе его смущало. Онъ читалъ вяло, запинался, — чувствовалъ это и безконечно досадовалъ на себя, — но не былъ въ состояніи встряхнуться. Его сбивалъ къ тому же незнакомый ему текстъ Полеваго по которому онъ долженъ былъ говорить роль, между тѣмъ какъ вся она сидѣла у него въ памяти по Кронеберговскому переводу…
Такъ продолжалось до перваго выхода Офеліи. Княжна въ этотъ день была въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ, и когда она, объ руку съ Чижевскимъ — Лаертомъ, выступивъ изъ темной глубины сцены подошла къ рампѣ, горячій свѣтъ солнца обвилъ какъ вѣнцемъ ея золотистые волосы. Обаятельная прелесть ея лебединой красоты какъ бы впервые открывалась всѣмъ въ это мгновеніе. Въ залѣ заахали; «какъ изящна!» громко вскликнула образованная окружная…
Она успѣла уже выучить роль, и отвѣчала наизусть ни прощальныя наставленія Лаерта;
— А о Гамлетѣ и его любви
Забудь,
говорилъ ей братъ,
«Повѣрь, что эта все мечта,
Игрушка дѣтская, цвѣтокъ весенній,
Который пропадетъ какъ тѣнь,
Не болѣе
— Не болѣе?»
повторила Офелія, поднявъ глаза, и такъ искренно сказалось это ею, — сказалась тревога, и молодая грусть, и неизсякаемое упованіе въ эту «мечту,» въ этотъ «цвѣтокъ весенній», что ей невольнымъ взрывомъ откликнулись со всѣхъ сторонъ рукоплесканія…. А полный той же грусти и тревоги взглядъ княжны, скользнувъ по Лаерту, пробѣжалъ далѣе, остановился на мигъ на внимавшемъ ей въ кулисѣ Гундуровѣ — и потухъ…. Сердце ходуномъ заходило у молодаго человѣка. «Нѣтъ, не можетъ быть, этотъ взглядъ, это случайность, случайность одна!» спѣшилъ онъ отогнать отъ себя обольстительный помыселъ…. А въ то же время онъ весь замиралъ отъ неизъяснимаго блаженства, и слушалъ, слушалъ, упиваясь звуками ея тихаго голоса.
