— Извольте же сначала!
— «А, это вы, мои пулярки!
А это что у васъ? подарки?»
запѣлъ опять Шигаревъ.
— «Спѣшила» каждая изъ насъ
Съ днемъ ангела поздравить васъ…
немилосердно запищали хоромъ Катя, Маша, Варя и Надя.
— Ай, ай, ай, ай, какъ рѣжутъ насъ!
запищалъ, въ подражаніе имъ, Свищовъ, затыкая себѣ пальцами уши.
Хохотъ въ залѣ раздался пуще прежняго
Одна изъ пулярокъ сильно разобидѣлась:
— Что же это? Просятъ, а потомъ смѣются!.. Я не буду играть!..
— И я!.. И я! О-охъ! О-о-охъ!..
— Ни… за что… не бу-у-демъ! принялись онѣ хныкать уже всѣ вчётверомъ.
Режиссеръ растерянно поглядѣлъ на зрителей.
Изъ перваго ряда креселъ отдѣлилась высокая, полная барыня, жена окружнаго начальника государственныхъ имуществъ, игравшая роль Раисы Минишны, самая «образованная дама» въ уѣздѣ,- и побѣжала къ сценѣ:
— Ѳеничка, Eulampe, finissez, quelle honte! Je vous ai done amenées ici! (Двѣ изъ пулярокъ были ея племянницы)…..
Но Eulampe — Евлампія то жъ — и Ѳеничка оставались глухи на ея внушенія:
— Потому что мы не свѣтскія…. не графини!.. всхлипывали онѣ.
Вальковскій, стоявшій все время въ кулиссѣ, весь поглощенный, невидимому, чтеніемъ своей роли Синичкина, однимъ прыжкомъ очутился у рампы:
— Вонъ! Пошелъ вонъ! съ расширившимися не въ мѣру зрачками и дрожавшею губою вскинулся онъ на Свищова, главнаго виновника этихъ слезъ, который, со свойственнымъ ему нахальнымъ спокойствіемъ лица, глядѣлъ ухмыляясь на разобиженныхъ барышень.
— Ты съ ума сошолъ! вскликнулъ онъ, поднявъ блѣднѣя на Вальковскаго свою коротко, а la malcontent остриженную голову.
— Ты разстраивать, ты только разстраивать! бѣшено кричалъ на него тотъ.
Все переполошилось въ залѣ
— Господинъ Вальковскій! раздался вдругъ рѣзкимъ и отчетливымъ звукомъ голосъ князя Ларіона Васильевича, — вы въ домѣ княгини Шастуновой!..
«Фанатика» точно чѣмъ-то приплюснуло; онъ покосился на уголъ откуда донесся до него этотъ голосъ, повернулся на длинныхъ ногахъ и, безъ словъ, опустивъ голову, какъ перепуганный волкъ, отправился назадъ въ свою кулиссу.
Гундуровъ воспользовался смятеніемъ чтобы незамѣченно пододвинуться ближе къ диванчику у окна, на которомъ сидѣла княжна, рядомъ съ Ашанинымъ. Оба они, показалось нашему герою, такъ увлечены были своею бесѣдою, что ничего того что происходило во-кругъ не достигало ни до слуха ихъ, ни до зрѣнія. Подойти прямо къ Линѣ,- «а это была его прямая обязанность, какъ къ хозяйкѣ, говорилъ онъ себѣ,- мѣшало ему овладѣвшее имъ вдругъ чувство какой-то неодолимой робости. Ему было невыразимо досадно на Ашанина зато что онъ такъ всецѣло поглощаетъ ея вниманіе, — и въ то же время онъ какимъ-то необъяснимымъ чутьемъ отгадывалъ, былъ увѣренъ, что Ашанинъ говорилъ о немъ, Сергѣѣ Гундуровѣ, и что у Ашанина съ нею никакого серьезнаго разговора и быть не можетъ кромѣ о немъ, Гундуровѣ….
