— Ну, съ твоимъ ли мурломъ, крикнулъ на него тотъ опять, — лѣзть на молодыя роли, — да еще на резонеровъ! Или не помнишь какъ ты провалился въ Герцогѣ, въ Скупомъ рыцарѣ?
Сконфуженный «фанатикъ» опустилъ голову, и принялся натягивать сапоги на ноги.
— Полоній, вотъ тебѣ роль! Да и то еще надобно тебя пощупать.
— Нечего меня щупать! огрызся на этотъ разъ Вальковскій, — на репетиціяхъ я себя не покажу… Я актеръ нервный, играю какъ скажется…
— И лжешь, лжешь, отъ начала до конца лжешь, доказывалъ ему Ашанинъ:- во первыхъ, у тебя не нервы, а канаты, которые топоромъ не перерубишь; во вторыхъ, только то у тебя и выходитъ что ты у себя въ комнатѣ передъ зеркаломъ продѣлалъ сто разъ, пока добился своего эффекта… А какъ ты только до цыганскаго пота надъ ролью не проработалъ, — такъ и гони тебя вонъ со сцены!..
— И это тебѣ въ похвалу сказывается, Вальковскій, утѣшалъ его Гундуровъ:- роль, что кладъ, дается въ руки лишь тому кто дороется до нея!..
— Ну вотъ! качнулъ головою «фанатикъ,» направляясь къ умывальнику, — а Мочаловъ?
У Гундурова заморгали глаза, что всегда служило въ немъ признакомъ охватывавшаго его волненія;- онъ опустился въ кресло:
— Мочаловъ, повторилъ онъ, — это я постоянно слышу: Мочаловъ! А я вотъ тебѣ что скажу, Вальковскій — и да проститъ это мнѣ его всѣмъ намъ дорогая память! — Но эта Мочаловская манера игры «какъ скажется,» какъ Богъ на душу положитъ, возведенная въ теорію, погубитъ русскую сцену! Вѣдь это опять все то-же наше варварское авоська, въ примѣненіи къ искусству, — пойми ты это!..
— Погоди, погоди-ка Сережа! прервалъ его Ашанинъ. — А помнишь, — мы съ тобой вмѣстѣ были тогда, на первомъ это курсѣ было, — какъ однажды въ Гамлетѣ, послѣ сцены въ театрѣ, онъ, поднявъ голову съ колѣнъ Орловой — Офеліи, поползъ., помнишь? — да, поползъ на четверенькахъ черезъ всю сцену къ рампѣ, и этимъ своимъ чуднымъ, на всю залу слышнымъ шопотомъ проговорилъ:
и засмѣялся… Господи!.. Помню, ты даже привскочилъ!.. У меня зубы застучали, и я три ночи послѣ этого не могъ заснуть, все слышался мнѣ этотъ шопотъ и смѣхъ.
— Да, но за то, признайтесь, — Гундуровъ даже вздохнулъ, — сколько приходилось намъ цѣлыми представленіями переносить у него нестерпимой вялости, фальши, непониманія роли?… Минуты у него были божественныя! — но однѣ минуты! Полнаго образа, типа, цѣльнаго характера онъ тебѣ никогда не давалъ…
— Что — о? такъ и заревѣлъ Вальковскій, отрываясь мокрымъ лицемъ отъ умывальника въ которомъ плескался онъ, и кидаясь на середку комнаты съ этимъ мокрымъ лицемъ и неотертыми руками, — въ Миллерѣ, въ Коварствѣ и любви, онъ тебѣ не давалъ образа?…
