Хозяйка дома быстро перешла к следующей просительнице, до сих пор ни одним словом не заявившей о своем присутствии в комнате. Это была высокая, худая женщина, лет сорока, с резкими чертами лица, с черными, несколько поседевшими, беспорядочно сбившимися на лоб волосами. Что-то лихорадочное и раздраженное было в выражении ее черных глаз и в стиснутых сухих губах. Она все время сидела молча, не отвечала ни на один вопрос своим собеседникам и только от времени до времени откидывала со лба сбившиеся волосы. Голяки, собравшиеся в этой комнате, посматривали на нее как-то подозрительно, как смотрят на сумасшедших. Старушонка в капоре даже успела шепотом заметить Марье Дмитриевне, что у этой странной женщины «на чердаке должно быть не ладно». Это замечание заставило Антона попристальнее взглянуть на молчаливую просительницу, и ее мертвенно-бледное лицо, воспаленные глаза, всклокоченные черные волосы с проседью как-то неприятно подействовали на него, почти испугали его и сильно врезались в его память.
— Вы титулярная советница Постовская? — спросила графиня.
— Я, — сухо ответила просительница, глядя на Белокопытову сверху вниз.
— Вы должны к митрополиту подать.
— Подавала уже.
— Ну и что же?
— Отказали. Пенсию получаю…
— Ах, так вы пенсию получаете…
— Два рубля в месяц.
— Что делать, что делать! У других и того нет. Роптать грешно. Вот вам чай, вот…
— Да я не милостыню пришла просить, — грубо перебила графиню просительница, не протягивая руки за подачкой. — Я прошусь в богадельню…
— Ах, нельзя, нельзя, у вас пенсия, вы чиновница…
— Ну, в тюрьму, в острог посадите, — с тою же резкостью перебила хозяйку просительница. — Мне все равно куда. Все равно, только бы не умереть на улице, под забором. Понимаете: не хочу на улице валяться. У меня угла нет, у меня хлеба нет.
— Вы же пенсию получаете, мой друг, — воскликнула Дарья Федоровна. — Ну наймите себе уголок, работайте…
— Чем? — с горечью и иронией спросила просительница и тяжело приподняла свои руки.
Это были страшные руки, худые, жилистые, костлявые, с распухшими оконечностями пальцев.
— Отсохли, отмерзли, проклятые! — с бесконечною злобой в голосе произнесла несчастная женщина; в ее глазах сверкнуло что-то похожее на бешенство. — Работать! Я их поднять не могу, а она говорит: работать! Она говорит: работать! — воскликнула Постовская, тяжело дыша от раздражения.
— Их полечить надо, ступайте в больницу, — продолжала давать свои советы Белокопытова, не замечая, что она говорит с сумасшедшею.
