— Да вѣдь этакъ лапти только плести можно, а не въ карты играть! У меня какія-съ были карты? А вы съ чего ходили? Я вамъ что показалъ? Пики?
— Ну!
— А вы съ чего ходили? Съ трефъ?
— Ну!
— Да вы что прикидываетесь, что ли, невиннымъ-то?
— Ну, ну? Я вамъ говорю, что я показалъ пики-съ, пики-съ, а вы съ трефъ! Чортъ знаешь, что сдѣлали! И дернуло меня сѣсть Богъ вѣсть съ кѣмъ!
Какая-то старая, полуглухая барыня въ яркомъ чепцѣ подсѣла ко мнѣ и начала разспросы:
— Это кто? А это кто?
— Я здѣсь никого не знаю, — отвѣчалъ я.
— Да вы впервые здѣсь?
— Впервые.
— Вы кто же такой?
— Жилецъ.
— Жилецъ? Чей?
— Олениныхъ, комнату нанимаю у нихъ.
— А! А гдѣ же ваша комната? Это темная-то?
— Нѣтъ. Та, гдѣ въ карты играютъ.
— Отдавать, значитъ, стали! Охъ, плохи дѣла. Всегда говорила, не по состоянію живутъ! Шутка ли, все по клубамъ, все по театрамъ, все балы да пиры, а работникъ одинъ. Ну, конечно, мѣсто доходное, по таможнѣ служитъ, а все ни хватитъ, сколько ни бери. Тоже карты эти. Самъ въ должности день, а вечеръ въ клубѣ за картами. Дочерей-то сбыть не могутъ, извертѣлись дѣвки, истрепались. Вотъ съ офицеромъ-то, съ офицеромъ-то Катенька вьется, а что съ него взять. Голь тоже перекатная, поиграетъ съ дѣвчонкой и бросить. Ему на голые зубы отчего не поиграть, а послѣ она-то кулаками слезы будетъ утирать.
Старуха пожевала беззубымъ ртомъ и начала снова:
— И ужъ онѣ ли въ передѣлкахъ не были: старшая-то дочь такъ и пропала, напоролась на прощелыгу какого-то, погуляла съ нимъ да и нагуляла дѣвчонку. Въ воспитательный отдали, ну, ее-то выгнали, теперь, поди, по Невскому гдѣ-нибудь ходитъ, да мужчинъ ловитъ. Охъ, грѣхи, грѣхи! И ужъ нужды-то, нужды-то что натерпѣлись. Всѣмъ-то должны были, жались въ Гавани, христарадничали, пока мѣста хлѣбнаго самъ не добился. Да что говорить, и теперь-то въ долгу, какъ въ шелку. Меня вотъ принимаютъ, ублажаютъ, а почему? Векселя у меня есть. Да! А ты, батюшка, изъ какихъ?
— Писатель.
— А! А то приказный, думала, спросить хотѣла: векселя-то мои дѣйствительны ли? У трехъ уже спрашивала, говорятъ: дѣйствительны! А все боюсь. Мое дѣло старое, женское, порядковъ не знаю. Все чужимъ умомъ живу, кто что скажетъ, то и дѣлаю.
Старушка опять пожевала беззубымъ ртомъ.
— Ишь, какъ гогочутъ, чему рады!
Дѣйствительно, шумъ становился все сильнѣе, все разнообразнѣе: кто-то вслухъ острилъ: «когда будочникъ бываетъ цвѣткомъ?» Другой кто-то отвѣчалъ также громко: «когда онъ не за будкой!» Какой-то беззастѣнчивый кавалеръ напѣвалъ вполголоса: «Какъ ты мила». Какія-то барышни, заливаясь смѣхомъ, взвизгивали: «ахъ, ахъ, не смѣшите!» Среди игроковъ просто кричали, ругая другъ друга, азартные партнеры. Топотъ, пристукиванье каблуками и шпорами танцоровъ дошли до послѣдней степени, а дирижеръ танцами съ всклоченной прической, съ мокрымъ отъ пота лицомъ, уже не кричалъ, а взвизгивалъ: «Ле-кавалье-занъ-аванъ!»
