— Братец, вам может что-нибудь понадобиться, — начали сестры.
— Оставьте меня с женою…. оставьте меня с сыном!.. — настойчиво повторил больной.
— Но они не знают… если что-нибудь понадобится, — попробовали возразить сестры, указав на Стефанию Высоцкую.
— Я вам выйти приказываю, — почти крикнул больной.
Сестры и мать Обноскова вышли с глубокими вздохами и покорностью угнетенных мучениц. В комнате больного начались живые разговоры, но он сам заметно ослабел после необычайного напряжения сил. Он больше слушал, чем говорил, и только улыбался, да притягивал к губам руку жены.
— Вот мы и в своей семье, дома, — рассмеялся он через несколько времени детским смехом, но улыбка его вышла какая-то странная, губы как-то сухо растянулись около зубов. — Бог с ними… сестрами… Не обращайте на них внимания… На случай смерти…
— Не станем, милый, говорить о смерти, теперь жить надо, — прервала его жена.
— Жить надо… жить надо! — машинально повторил больной. — Я и жи-ву… жи-ву вполне…
Он помолчал довольно долгое время, находясь в забытье и слегка как бы бессознательно покашливая…
— Вот жена… вот сын… благослови вас бо-г!.. — голос больного был тверд и ясен, но слова выходили из груди с расстановкою, медленно. В звуках было что-то сухое, резкое. Лицо его сохраняло еще выражение счастия и спокойствия, но приняло какой-то матовый, землянистый оттенок. В горле слышалась легкая хрипота, и глаза неподвижно глядели куда-то вдаль, точно им не составляла преграды противоположная стена. Через несколько минут грудь больного высоко приподнялась и, сделав гримасу верхней губой как бы от непосильного нарряжения, он вытянулся, словно желая поправиться и принять более удобное положение. А его глаза все по-прежнему продолжали смотреть куда-то в неизвестную даль. Мать и сын переглянулись в испуге. Сын чувствовал, как начинала холодеть в его руке рука отца. Мать сделала движение; сын приложил палец к своим губам и тихо прошептал:
— Тсс!
В комнате можно было расслышать малейший шум. Тишина была полная. Опустив на грудь голову, сидела на постели стройная, еще прекрасная женщина с неподвижным, полным скорби лицом. Около нее стоял с поникшей головой задумавшийся юноша, и перед ними лежало холодное, успокоившееся навсегда человеческое существо. Сквозь белые опущенные шторы пробивался беловатый блеск яркого дня и играл по стенам комнаты какими-то бесформенными, смутными и неуловимыми пятнами света и тени. Минуты шли за минутами, и маятник столовых часов, словно сознавая, что он остался единственным живым существом в этой комнате, стучал громче обыкновенного, отчетливо и громко выбивая свое тик-так.
