Может, этот мальчик — Бог. Тогда он разделит судьбу тысяч подобных брошенных родителями мальчишек, вместе с ними вдыхая пары клея и рано умирая. Такая уж у Бога участь — тащить на себе тяжелый крест человеческих пороков, и умирать молодым, так и не узнав другой жизни, словно её нет, и никогда не существовало.
На лавочке у моего подъезда сидит и курит участковый Семенов, который живет на третьем этаже. Поздоровавшись, я присаживаюсь рядом.
— Что грустный, Петрович? — спрашиваю я.
Тот помотал головой и ничего не ответил. На лице участкового ничего не было — погруженный в себя, он раз за разом подносил сигарету к губам.
— Я слышал, убийца позавчера в доме номер 13 наркомана убил, — говорю я утвердительно, — и это уже не первый случай.
— Зачем тебе это, доктор? — спрашивает участковый, бросив окурок на землю и затоптав его.
— Сосед на втором этаже, Николай, тоже наркоман. Его могут убить.
— Могут, — соглашается Семенов, — и что с того?
— Ничего, — пожимаю я плечами и встаю с лавки.
— Слушай, Михаил Борисович, — говорит Семенов, — как ты думаешь, откуда в человеке это паскудное зверство? Мало того, что этот проклятый ублюдок убивает, так еще тело кромсает и глаза выдавливает.
Я снова сажусь.
— Зверство — это когда медленно режут живого человека, смакуя его боль, наслаждаясь его мучениями, а убийца, насколько я знаю, сначала убивает, а потом кромсает тело. Зверство — это когда изощренно пытают, насилуют и живьем закапывают в землю. И потом, для тебя, Петрович, это же хорошо, — чем меньше на твоем участке наркоманов, тем лучше.
— С чего это ты решил? — удивленно округляет глаза Семенов.
— Ты сам только что сказал.
— Ничего подобного я не говорил, — отмахивается он. — Что это ты с больной головы на здоровую переваливаешь?!
Семенов встает и, не прощаясь, уходит.
Я сижу на лавочке, смотрю, как медленно темнеет, как люди спешат по своим квартирам, как загораются в окнах огни, как кошка неторопливо бежит через улицу, поглядывая на чирикающих воробьев, как старушки у соседнего подъезда эмоционально обсуждают свою нищенскую пенсию, обвиняя власти всех уровней.
И, когда совсем стемнело, я тоже иду домой.
