Размышляя о прозаичности смерти, я сижу в своей комнате, освещенной одинокой свечой, и рисую.
Рисую, конечно же, её. Мое видение, что когда-то было прекрасной женщиной. Я все помню, — я вглядываюсь в то, как она двигается, и не верю, что это моя безумная бессонница.
Моё безумно обожаемое отсутствие сна.
Я не сплю, и в этом вижу свое предназначение.
Я помню, и в этом истина.
Карандаш в последний раз касается бумаги, и — я вглядываюсь в прекрасный лик, подмигивающий мне. Она в движении. Чуть улыбаясь, она слегка касается рукой своей щеки, словно вспоминая, как я целовал её. И мне показывает место, как будто приглашает повторить. Игриво правым глазом подмигивает, и, взмахнув своею головой, отбрасывает волосы назад.
Я счастлив.
Время для меня застыло ночною темнотой, что бесконечна — когда увижу солнце, я прокляну его.
Смерть ужасно и безысходно прозаична. Особенно для тех, кто любит. Я не могу принять абсолютное отсутствие возлюбленной. Я рисую её только живой, и в отношении Богини для меня нет осознания того, что смерть возможна. Она живая на моих рисунках, и я живу лишь для неё.
Повесив рисунок на стену, я смотрю, как изменяется её красота. За последние три года, она стала красива той женской красотой, что приходит с возрастом. Округляющееся лицо с еле заметными ямочками на щеках, улыбка, в которой легко читается любовь, осознание в глазах того, что она любима. Густые волосы слегка скрывают прекрасные изгибы шеи.
Застывшим взглядом, я смотрю на то, что происходит с нею и со мной.
Я жду.
И пусть придет утро — неизбежен приход проклятого солнца — я уверен в том, что ночь придет снова. Я встречусь с ней совсем скоро, и — посвящу ей очередную жертву. Которая уже выбрана. Принесенная для неё жертва станет еще одним шагом к вечности.
Я смотрю в глаза Богини на рисунке и вижу там благословение.
И, благословленный, я закрываю ладонью огонь свечи.
