– Ты ничего не докажешь! – рявкнул горбун и до посинения сжал свои маленькие кулачки. – Ты расскажи про своего первого мужа, про то, как ты его в осла превратила. Ваша честь, она ведьма! Мне про это отец поведал.
Все присутствующие ахнули. Судья подался вперед.
– Это серьезное обвинение, вам грозит костер. В лучшем случае усекновение головы. Что вы скажете в свое оправдание, госпожа Йагга?
Вдова побледнела, опустила веки и попыталась восстановить дыхание. Ее грудь вздымалась и грозилась выскочить из огромного декольте ее платья. Наконец женщине удалось совладать с эмоциями. Она вновь открыла глаза, поправила прядь волос и гордо вздернула подбородок.
– То-то мне его лицо показалось знакомым! А еще думала, что это он меня сторонится и в глаза не смотрит, – сказала себе под нос вдова и в голос добавила. – Не стану отрицать. Эта история имела место, но она не придавалась огласке, про нее могли знать только двое…
– Так поведайте ее нам всем, – сказал судья, а его помощники вновь приготовились записывать показания. – Что знают двое, знает и свинья, как говорится.
Зал окутала тишина, люди замерли на своих местах, боясь пошевелиться. Даже ветер стих и перестал скрипеть распахнутыми створками окон. Снаружи смолкли все звуки. Казалось, город умер. Госпожа Йагга соединила ладони, переплела пальцы, горько улыбнулась, закрыла глаза и, вздохнув, погрузилась в воспоминания.
– Это случилось лет десять назад, может, чуть больше. Я тогда была еще совсем юной, доверчивой девушкой. Родители мои умерли, когда мне едва исполнилось пятнадцать, и пришлось заботиться о себе самой, благо я многое умела: и стряпать, и шить, и в огороде спину гнуть не гнушалась. Дом наш стоял недалеко от леса, где я собирала грибы, ягоды, травы всякие и носила на ярмарку. Много денег не возьмешь, но хоть что-то. Раз в год сменить платье да обувку хватит, тем более от матери много чего осталось и от отца. Почти все продала, не самой же ходить. Я бы такое никогда не надела, разве что в гроб, тогда уже все равно в чем. Пригород к тому времени еще не успел разрастись, домов сто, не больше, поэтому все друг друга знали. Положил на меня глаз юноша один, сын мясника. Парень видный: высокий, сильный, глаз озорной. Всегда здоровался со мной, подмигивал. Случалось, цветочек подарит, а я засмущаюсь, зальюсь краской и спешу в толпе скрыться. Он с отцом жил за стенами города. К нам, кто жил по ту сторону, относились с открытым пренебрежением, и я сначала принимала его внимание за какую-то издевку. Не мог же он, горожанин, всерьез испытывать ко мне чувства. Не принято так, не ровня я ему. Это сейчас богатей может взять в жены нищенку, ему и слова никто не скажет, а тогда… Помню одна дама, хозяйка посудной лавки, влюбилась в своего работника, соблазнила, и стали они втайне придаваться любовным утехам. А однажды забыли затворить окна и запереть лавку, и все их деяния стали достоянием десятка зрителей, что столпились возле магазина на просмотр. Парню-то что, пожал плечами и всего делов, а бедняжку заклевали, и она наложила на себя руки, утопилась в пруду. Теперь, говорят, там живет ее мятежный дух. Некоторые даже его видали, может, конечно, брешут, сама не видела, но художник знакомый рассказывал.
