Независимо от того, были ли занятия или выпадал свободный день, Мархамат с утра до вечера вертелась в университете, выслеживая Сохраба. Разведав про его отношения с Зийнат, она, как разъяренная тигрица, ворвалась в библиотеку, подбежала к столу, за которым занималась Зийнат, и, не стыдясь людей, задыхаясь крикнула:
— Сохраб мой! Оставь его в покое!
Наглая уверенность вызвала у одних смех, а у других сомнение, — может, Сохраб и вправду любит ее? Зийнат засмеялась.
— Если он твой, почему живете порознь? — пренебрежительно спросила она.
Мархамат взбесилась еще пуще.
— Время не пришло! — кричала она. — Подожди, скоро поселимся вместе! А ты ищи себе другого!
Хохот покрыл ее слова. Разве нормальная девушка будет себя так вести? Никому и в голову не могло прийти, что ее самоуверенные слова в недалеком будущем сбудутся.
* * *
Этот день навсегда запомнился Сохрабу. Он учился тогда на четвертом курсе. Было начало сентября. Сохраба вызвали в комитет комсомола. Секретарь Сейфали встретил его хмуро. На приветствие не ответил и сухо бросил:
— Садитесь!
Что случилось? Всегда Сохраба встречали здесь приветливо, сжимали руку, улыбались. Отношения с секретарем у него были дружеские — давно ли Сейфали твердил без устали: «Ты наша гордость, Сохраб!» Так что же произошло?
Раздумывая над столь неожиданным приемом, Сохраб тяжело опустился на стул. Сейфали сидел перед ним важный, строгий, не поднимая глаз от бумаг. Лицо было мрачным, казалось, черные тучи окутали его. Сохраб понял: разговор предстоит не шуточный.
— Решением бюро вы исключены из комсомола! — все так же, не поднимая глаз, отчетливо произнес Сейфали.
Сохрабу уже показалось, что голос принадлежит приведению, так непохож он был на живой и мягкий голос Сейфали. И почему вдруг «вы», да еще такое пренебрежительное? Может, это дурной сон?
— За что? — улыбаясь, спросил он, уверенный, что это просто шутка.
— Повторяю: таково решение бюро…
— Но какое же решение без меня?! Это против устава! Комсомолец должен присутствовать, когда решается его судьба…
— Не отнимайте у меня время!
Сохрабу показалось, что сердце его перестало биться. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он повторил еле слышно:
— За что, Сейфали?
— Не Сейфали, а Халыгов!
Да что же происходит? Были друзьями, разговаривали о самом сокровенном, почему вдруг официальный тон, грубость? Примириться трудно, но, видно, этого требовали какие-то загадочные обстоятельства, которые сейчас объяснят ему. И Сохраб переспросил:
