Пожилой сержант-пехотинец, встретивший четверку разведчиков в окопе, неторопливо докурил самокрутку и, прищурившись, спросил:
— Ребята, вы бы не могли сообщить, сколь часто вы оттуда сюда бегать будете? Я не из любопытства спрашиваю, мне просто интересно: ну на ужин вы сегодня успели, а завтрак завтра на вас готовить чи нет?
— Ну, я не знаю — ответил Иванов.
— Не от нас зависит — добавил Вяземский.
— Это — как Родина прикажет, и вообще это военная тайна — добавил Сидоров.
А Петров промолчал. Потому что он, похоже, говорить вообще не мог, приняв на грудь ту самую одинокую и короткую очередь. Петров молчал, покачивался вперед-назад и судорожно пытался вдохнуть, или, напротив, выдохнуть — по виду было не очень понятно. Но по виду было понятно кое-что другое: мундир Петрова краснел вовсе не от света заходящего солнца.
Иванов дрожащими от волнения руками стал пытаться расстегнуть пуговицы, Вяземский достал откуда-то немецкий кинжал и приготовился срезать неподатливое фельдграу, но всех опередил Сидоров, попросту разорвав вражескую ткань на товарище от шеи и до самого копчика. Окровавленный мундир с лязгом рухнул перед Петровым на землю, оголив его торс.
— Твою мать! — только и смог сказать пожилой сержант.
— Срочно несите его в лазарет! — сориентировался Иванов. А остальные — бегом в расположение!
— Да уж, лучше так, чем никак — попытался пошутить Петров, когда пехотинцы на откуда-то взявшихся носилках потащили его в медсанбат.
В шесть утра следующего дня Иванов, Сидоров и Вяземский, стоя навытяжку перед полковым особистом, готовились получить новую боевую задачу.
— А где четвертый?
— Петров в госпитале…
— Ах да, помню, ранен. Ну да ладно, тогда под трибунал его отдавать пока не буду. А остальные — слушайте боевой приказ…
Пожилой старикашка-доктор в полевом госпитале, закончив оперировать, делился удивлением своим с молоденькими сестрами:
— Ну, нацепил солдатик кресты эти поганые, так ведь все пули немецкие прямо в их же в кресты и попали! Кресты эти конечно вбило ему глубоко в мясо груди, да и шесть ребер ему переломало, но ведь жив остался, и практически здоров. Чудо, иначе и не сказать!
А пожилой сержант в окопе, примерив вырезанный из куска брезента «слюнявчик», тихонько бормотал про себя:
— Раз не забрали — значит им не надо. А мне — так уж лучше грудь в крестах, чем голова в кустах — и продолжил увешивать брезент вражеским железом:
— …сто девяносто восемь, сто девяносто девять, двести… еще пять рядов — и хватит пожалуй, а там я уж лучше лопатку подвешу.
