Загремели аплодисменты. Сам хозяин соблаговолил покинуть стойку и раскупорить для Фредди бутылку шипучего.
— Если б ты захотел, ты был бы богачом. Ява тоже умеет это делать, но у тебя, дружище, у тебя это выходит замечательно! За один сеанс каждый вечер я дал бы тебе…
— Отвяжись! — сказал Фредди.
Хозяин досадливо махнул рукой и, высоко подняв руку, одним духом опорожнил свой бокал.
Обри поставил бутылку вина своим трем соседям, но они не очень доверяли этому новому пришельцу, так как принадлежали к тому кругу где недоверие — правило. Обри почувствовал, что всякий прямой вопрос вызовет вражду. Он пустился на все хитрости и с тысячью трудностей узнал наконец самое существенное из того, что ему нужно было узнать. Тот из трех собутыльников, который давно, раньше других посещал этот кабачок, уже нашел здесь Ужа-Фредди, Это было два года тому назад. В то время он сам показывал своих змей. Ява появилась в его жизни позднее. В общем, никто из них не знал, чем занимается Фредди. Это никого не касалось. Они видели его только по ночам в кабачке.
От Обри не ускользнул подозрительный огонек в глазах собеседников. Впрочем, время шло. Посетители кабачка мало-помалу расходились. В баре оставалось еще человек двадцать; одни из них оживленно болтали, другие были погружены в пьяное отупение.
В одном из отдаленных уголков сидели Ява и Уж-Фредди. Он развалился в ленивой позе и мирно курил папиросу за папиросой. С праздным и равнодушным видом оглядывал он публику. А она, положив свою красивую и горячую головку к нему на плечо, что-то тихо ему говорила, устремив свой томный, взволнованный взор в пространство.
Обри видел их сквозь густую завесу дыма, но не мог расслышать того, что говорила Ява. Она как будто просила о чем-то, умоляла… Молчание ее собеседника приводило ее в отчаяние, раздражало. Она вдруг встряхнула его за плечо… Он не шевельнулся. Осмелев, она сделала это еще сильнее. Но Жан Морейль, или, вернее, Уж-Фредди, — потому что Жан Морейль в это время был вычеркнут из списка людей, — Фредди медленно повернул к девушке жестокое лицо, произнес какое-то короткое ругательство, о котором можно было догадаться по выражению губ, поднял руку… Этого было достаточно, чтобы ему на шею бросилась обожающая его Ява, полная смирения и раскаяния.
Однако Фредди довольно часто поглядывал на круглые стенные часы между плакатами, прославляющими необычайные достоинства аперитивов с нелепыми, но звучными названиями. Между тем лучше, чем часы, стеклянный потолок этого зала, внезапно отразивший бледный свет зари, показал, что наступил конец ночи.
