Но одна лишь луна заглядывала в темноту брезентовых пещер. Невиданные чудовищные твари галопом мчались на карусели. В стороне раскинулись морские сажени Зеркального Лабиринта, который вместил многократные повторения пустого тщеславия и суеты, где одна волна отражений набегает на другую тихо и безмятежно, седея с возрастом, выцветая и белея со временем. Иногда даже тень у входа могла вызвать целую радугу страха, испуга, ужаса, глубоко похороненных в прошлом.
Если человек встанет здесь, увидит ли он себя, отраженного в будущее, в вечность миллиард раз? Вернется ли к нему миллиард его образов, его завтрашнее лицо, и послезавтрашнее лицо, и лицо в старости, и еще старше, и еще? Найдет ли он себя, затерянного в чудесной пыли там, вдали, в глубине времен, себя не пятидесяти, а шести-десятилетним, не шестидесяти, а семидесятилетним, не семидесяти, а восьмидесятилетним, девяносто-девяносто-девятилетним?
Лабиринт не спрашивал.
Лабиринт не говорил.
Он просто стоял и ждал, подобно огромному арктическому айсбергу.
— Три часа…
Чарльза Хэлоуэя охватил озноб. Его кожа сделалась холодной, как у ящерицы. Желудок наполнился свернувшейся кровью.
И все-таки он не мог отвернуться от окна библиотеки.
Далеко-далеко на лугу что-то блестело.
Лунный свет, сверкавший в громадном стекле.
Возможно, свет что-то говорил, возможно, это «что-то» было зашифровано.
Я пойду туда, подумал Чарльз Хэлоуэй. Я не хочу туда идти.
Мне нравится это, думал он, мне это не нравится.
Минуту спустя дверь библиотеки захлопнулась за ним.
По пути домой он прошел мимо окна пустого магазина.
Внутри стояли козлы для пилки дров.
Между ними разлилась лужа воды. В воде плавали куски льда. Во льду застыло несколько длинных прядей волос.
Чарльз Хэлоуэй заметил все это, но предпочел не рассматривать. Он повернулся и ушел. Вскоре улица была так же пуста, как витрина в скобяной лавке.
Далеко-далеко на лугу в Зеркальном Лабиринте мерцали тени, будто обрывки еще не существующей жизни попались в ловушку и ждали, когда их освободят.
Итак, Лабиринт ждал, его холодный пристальный взгляд был готов вобрать многих, кто как птица прилетал, чтобы посмотреть, увидеть и улететь с пронзительным криком.
Но ни одна птица не прилетала.
14
— Три, — сказал голос.
Уилл прислушался, озябший, но уже согревающийся, довольный, что есть крыша над головой, пол внизу, стены и дверь между ним и слишком большой опасностью, слишком большой свободой, слишком долгой ночью.
— Три…
