В тени густого кустарника, на бревне расположилась веселая кампания. По улице разлетался отборный мат; плескалась в стакане водка.
— Гоняй, не гоняй — как о стену горох, — с досадой проговорил лейтенант и свернул к кустам.
Трое замызганных мужиков, уминающих, в качестве закуски, разорванную краюху хлеба, завидев милиционера, не очень-то смутились.
— Б… опять нелегкая принесла, — недовольно буркнул сморщенный, как высосанный помидор, пьянчужка, пряча за бревном недопитую поллитровку.
— Лейтенант Попов, — представился участковый. — Что за сборище?
— Отдыхаем, командир! Все нормально…
— Чего нормально? В трезвяк захотели?
— Не имеешь права! — заявил патлатый шатен в засаленной бейсболке. — Мы в легкой степени. С такой туда не берут. И, как вы там пишите, общественную нравственность, не оскорбляем.
— Молодец, Толян, — восхитился собутыльником сморщенный.
Участковый Попов побагровел и достал из подмышки папку.
— А протокольчик строчи… — лыбился подкованный в юриспруденции Толян. — Бумага все стерпит…
Пораженный наглостью выпивох, Кожемякин сгреб за шиворот первого попавшегося и, загнув, дал такого пинка в тощий обвислый зад, что бедолага десяток метров несся с крейсерской скоростью, после чего, зацепив отстающей подошвой туфли за край паребрика, полетел на землю. Куры с возмущенным квохтаньем бросились врассыпную.
Оставшиеся, забыв о недопитой водке, немедля ретировались.
— Пошли, лейтенант, — приводя в порядок дыхание, сказал Кожемякин. — Будет им наука.
Какое-то время они шли молча. Потом, как бы оправдываясь, заговорил участковый:
— Замучился я с ними. Разговаривал по хорошему, ржут. Положишь в вытрезвитель, так наши матерятся — никто из них не работает, штраф не оплатят. На сутки закрывал по мелкому хулиганству… Только что им пятнадцать суток, когда у многих за плечами по пять, а то и больше лет лагерей?.. И пальцем не тронь, вмиг прокурору жалобу настрочат.
— Чертков с такой же шайкой бродит?
— Бродил. Ногу недавно по пьянке сломал, так что дома сидит… может быть.
… Он обогнул палисадник, огороженный почерневшим и местами ломанным штакетником, постучал в окно бревенчатой избы. Колыхнулась тюлевая занавеска, у стекла возник помятый, небритый мужчина в линялой майке.
— Принимай гостей, Чертков, — громко, чтобы его услышали в доме, сказал участковый. — По твою душу…
Недовольная гримаса исказила лицо хозяина.
— Нюрка, поди открой!..
…Заливалась неистовым лаем собака, запертая в сарае, в глубине двора. Они прошли по тропинке, выложенной невесть откуда взявшейся здесь мраморной плиткой, к крыльцу. Сергей Станиславович Чертков сидел на кухне, обнимая костыли и выставив напоказ загипсованную ногу.
