Конечно, такая позиция автора должна была укрепить молодую пролетарскую критику во мнении, что Новиков «решительно …отчужден от настоящего"[19]. Следовательно, ему, повторяющему евангельские заповеди, заказано и движение к будущему, построенному на новых основаниях обществу. «Этот Моисей с Тверского бульвара не только не разобьет скрижалей, но будет упорно твердить свою заповедь, умиленно закатывая глаза…"[20], — злобствовали критики. Но они не заметили, что Новиков живописал не только ужас кровавых столкновений, из которых душа выходит неузнаваемо искореженной, не только «фантастическую явь», в которую превратилось ежедневное существование десятков тысяч людей. Он по-прежнему оставался писателем, которому дорого живое, сиюминутное, неистребимое бытие. Его герои — «из скромных скромнейшие» — не только живут в стихиях и бурях, ежесекундно подвергаясь опасности лишиться жизни или потерять близких, они в состоянии радоваться и «траве под дождем», и цветам «под опрокинутым ливнем». А самое главное воплощать собой «саму себе равную, неумирающую малую жизнь», которая просто на время, в «суровые эти и страшные дни затаилась».
Очень точно охарактеризовал это мироощущение, свойственное писателям неореалистам — Зайцеву, Шмелеву, Новикову, Сергееву-Ценскому — критик Ю. Соболев: у него «сама вечность» «единственная живьем ощутимая», «протекает через наше сегодня"[21]. Стоит вспомнить тот совершенно житейский эпизод из «Гарахвены», когда Груня и Таня задумали печь хлеб и у них «ушли дрожжи»: «Граненый стакан, горячий и пышный от пены, пролившейся через края, в Груниных, крепко его зажавших руках, походил на какой-то неведомый плод, исполненный жизни. Пена просачивалась и через пальцы, и отдельными узкими струйками, как бы колечками пружинясь, сползала по ним; объемистых несколько капель, отдельных шматков, как клочья поднятого на руки пчелиного роя, упали на медную дощечку…». Кажется, мы присутствуем при каком-то священнодействии. И совершенно закономерно сравнение с медом, который Груне напомнила эта живая дышащая пена. Мед всегда воспринимался как божественный дар мудрости, а в русской православной традиции он еще наделялся и значением изменения, перерождения личности в результате посвящения. А насколько важна была для Новикова медовая символика, можно судить по уже известному нам рассказу «Пчелы-причастницы» (1912), по тому, какие цвета — медовый, пчелиный, вечерней зари, свеч восковых («солнечный луч осветил часть волос ее, и растопилось золото-воск, и засияло живою водой») — сопутствуют образу мученицы Наташи в «Золотых крестах».
