После ухода старухи Захар Петрович некоторое время перебирал бумаги, писал на листке календаря, открывал и закрывал ящики стола, а Григорий, видя эти приготовления (злость на него копит Кузин), тоскливо смотрел в пол.
— Я тебе сколько буду говорить, чтобы язык не распускал?
— Ничего такого не было, — живехонько отозвался Козелков. — А вот на ферме у нас дела! Заходил я туда. Снова дым коромыслом. Тут я так думаю…
— Сам разберусь, — перебил Кузин. — Наведу порядки. Вспомнят, кто им заработки дал, кто из грязи вытащил.
— Недовольство иного, можно сказать, особого свойства, — осторожно заговорил Козелков. — Идут разговоры о чести, совести и тому подобное. Злоупотребляют этими словами. А того не могут понять, откровенно выражаясь, что… Журавлева еще видел. Сердитый — страсть.
— Все мы нынче не ласковые.
— Я к нему сразу с вопросом: указания председателя колхоза будем выполнять или гнуть свою вреднейшую линию? А он принародно обозвал меня нехорошими словами, а про вас сказал… Позорит он вас, Захар Петрович, авторитет, откровенно выражаясь, подрывает. Накричался и укатил на мотоцикле. По направлению судя — не иначе как в район.
Тут Козелков не ошибся. Иван Михайлович поехал в райком, к Волошину. Он-то лучше других знает, что Кузин, закусив удила, плюнет на всякий здравый смысл. И пойдет ломка дров. Не личная обида и боязнь за себя торопили Журавлева. От трактора никто его не отлучит, но может пойти прахом весь его труд по сколачиванию звена. И само звено, ставшее уже маленьким коллективом, хотя и с непрочными связями еще, развалится. А Заячий лог? Так и будет чертополошным полем?
Обычно дорога до райцентра занимает час хорошей езды, но Журавлев одолел ее быстрее. Бросив горячий мотоцикл у райкомовского подъезда, не стряхнув даже пыль, он поднялся на второй этаж.
— Хозяин дома? — спросил секретаршу.
Услышав знакомый голос, Волошин крикнул в приоткрытую дверь.
— Заходи, Журавлев!
— Здравствуй, Мефодьич, — Иван Михайлович подошел к столу, потер ладошку о штанину, подал руку. — За советом вот приехал. Рассуди нас, а то мы, елки зеленые, черт-те куда уже забрели.
— Ты садись, Иван, — Волошин указал на стул. — Догадываюсь, опять скандалите.
— До драки, считай, дело дошло.
Лицо Волошина сразу стало строгим.
— Что за причина? — спросил он.
— Причин много… Первая причина — я сам. Вторая — Захар. Вот какая история вчерась получилась у нас…
А Кузин в это время осторожно выпытывал у Сергея, не по его ли наущению Иван Михайлович поехал в райцентр, и популярно разъяснял агроному и партийному секретарю, что не все в жизни получается гладко, а идет через борьбу и преодоление трудностей. Бывший при разговоре Козелков не замедлил подчеркнуть большую разницу между романтикой и суровой действительностью. Кузин с этим согласился, но тем не менее велел Григорию выйти вон и не мозолить глаза.
