Годы 1996 – 2000 войдут в историю тем, что одно из явлений неканонической наследственности стало вдруг предметом острых дебатов глав правительств и парламентариев Европы. Речь идет об эпидемии болезни «бешеных коров». Эта болезнь, которая ныне на слуху у всех, стала распространяться в Англии в 80-е годы после регулярных добавок в корм коров белков из утилизированных голов овец, среди которых встречались овцы, больные нейродегенеративной болезнью («скрэпи» или почесуха). В свою очередь, сходная болезнь начала передаваться людям при поедании мяса больных коров. Оказалось, что инфекционным агентом являются не ДНК или РНК, а белки, названные прионами (от англ. prions – protein infectious particles – белковые инфекционные частицы). Проникая в клетку-хозяина, прионы навязывают свою пространственную структуру нормальным белкам-аналогам. Открыватель прионов Стэнли Прузинер (Нобелевская премия 1997 года) вспоминал о «большом скепсисе», который в начале 80-х годов вызвала его идея о том, что инфекционные агенты состоят только из белков. В то время это положение было еретическим. Догма требовала, чтобы носители инфекционных болезней имели генетический материал – ДНК или РНК.
«Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главой угла» (Мф. 21:42).
Феномен прионов был обнаружен также у дрожжей и считается теперь не экзотикой, а скорее частным случаем наследования, не связанного прямо с текстом ДНК. В «Центральную догму» молекулярной биологии – передача информации происходит лишь от нуклеиновых кислот к белкам – приходится внести коррективы: признать возможность внутри- и межвидовой передачи измененной структуры белков.
Любопытен парадокс, почему в такой стремительно развивающейся области, как молекулярная биология, свободная конкуренция идей зачастую уступает место догмам, которые прокламируются, быстро принимаются абсолютным большинством на веру, ревниво охраняются как миф, но вскоре оказываются ограниченными или несостоятельными. Один из возможных диагнозов назвал патриарх молекулярной биологии, член Национальной академии наук США Эрвин Чаргафф. В ряде своих критических эссе он ностальгически вспоминает об ушедшей атмосфере и ценностях золотого века науки: «Тогда еще можно было ставить эксперименты в прежнем смысле этого слова. Сейчас все трудятся над «проектами», результат которых должен быть известен заранее, иначе не удастся отчитаться в непомерных ассигнованиях, которых требуют эти проекты… Никто не опасался, что его немедленно ограбят, как это почти неминуемо происходит сейчас. Симпозиумов тогда созыва» лось немного, а их участники не представляли собой полчища голодной саранчи, жаждущей новых областей, куда можно еще вторгнуться».
