– Счастлив это слышать. И все же кое-что меня тревожит.
– Что же, ваше высокопреосвященство?
– Не так давно, сразу по приезде, мы преподнесли государыне прекрасно изданный и оформленный молитвенник, в котором священные для каждого христианина строки Завета снабжены многомудрыми толкованиями отцов церкви, и слова молитв выписаны столь изящно, что сбиться, читая их, не сможет даже ребенок. В окладе этого молитвослова заключены святыни христианского мира, как-то: нити из вервия, опоясывавшего рубище святого Василия в пещере, и кожа змей, изгнанных святым Патриком из земель далекого Эйре.
Но по нелепой случайности государыня, должно быть, сочла этот дар нежелательным, и теперь он пылится где-то в сокровищнице, как никчемная безделушка. А сие, как ни крути, – пренебрежение поучением матери нашей церкви. Сейчас же, когда Рим изыскивает, будем откровенны, непростую возможность канонизации ее покойного супруга, такая небрежность и вовсе может показаться вызывающей.
– Я понимаю, ваше высокопреосвященство, – закивал мастер Элигий, соображая в уме, что своими замысловатыми маневрами кардинал пытается добиться, по сути, очень простого и потому совершенно неочевидного результата.
Если посланец Рима продолжает считать его своим орудием, чьему разумению доступно самое большее искусство гармонии золота и каменьев, то пусть и дальше пребывает в этом благостном заблуждении.
А к книжке стоит присмотреться. Он помнил ее, лежащую в дальнем углу сокровищницы. Монсеньор Гвидо был прав, судя по вполне заметному слою пыли, к ней и впрямь давно не притрагивались.
– Во время следующей мессы, – продолжал фра Гвидо, – я был бы весьма рад увидеть в руках мадам Гизеллы подношение его святейшества.
– Сделаю все, что смогу, ваше высокопреосвященство.
Кардинал отечески благословил кланяющегося казначея.
– Ступай. Исполни все, как надлежит, и поверь, все мы лишь выиграем от этого.
«Уж я точно не проиграю», – подумал мастер Элигий, исчезая за дверью.
В уединенной лесной молельне, едва заметная из лесу сквозь мутный бычий пузырь, горела светильня. Пипин, с жадностью уминавший жареную оленью ногу, прислушался, вытащил торчавший в оленьем боку кинжал, неслышно встал со скамьи и в два шага оказался возле двери.
Кто-то шел к дому. Конечно, это был не тот неведомый лесной дух, тревоживший его что ни день – тот скользил легкой тенью и исчезал, стоило лишь опальному майордому обернуться. Ночной гость шагал из лесу, не скрываясь. Обычно так ходил Шарль, но по всем подсчетам сейчас он должен быть в Париже, да и шаги, Пипин слышал это отлично, были чужие. При этом чужак успешно обошел все самоловы и волчьи ямы, падающие колоды и подъемные сети – значит, он прекрасно знал единственную тропку, ведущую к чащобному убежищу. Неведомый гость подошел к двери, тихо постучал. Ответа не последовало, Пипин затаился, не зная, кого там принесла нелегкая, опасаясь без нужды появляться на пороге. В дверь еще раз постучали, затем она приоткрылась, кто-то осторожно вошел в хижину, но осмотреться не успел. Пипин схватил его, закрывая ладонью рот, резко повернул, точно запуская волчок, и приставил, чуть не воткнул в горло, кинжал.
